Михаил Веллер - Огонь и агония

Я достаточно богат, чтобы купить весь Арканар, но меня не интересуют помойки.

Кто тихо сидит и никуда не лезет — тех первыми и режут.

Цитировать подобное можно долго — но есть и просто отточенно-смачные фразы, входящие в память как пазл:

Капля пота, гадко щекоча, сползала по спине дона Руматы.

Барон утолял потерю жидкости в течение получаса и несколько осоловел.

Наша постель — попона боевого коня!

Благородный дон, большого ума мужчина, поразмыслил и сообщил, что простой народ готовится праздновать канун Мики Праведного.

Разнообразие не поощрялось: король изображался двадцатилетним красавцем в латах, а дон Рэба — зрелым мужчиной со значительным лицом.

Ну, в общем, м-м-м… мощные бедра!

Дон Пифа висел над столом и работал как землеройный автомат: костей после него не оставалось.

Третье! Диалоги Руматы с многоученым Будахом и предводителем Аратой. А ведь это, мои дорогие, диалоги платоновской школы. Они обманчиво просты, ясны и кратки. Но это — о самых серьезных проблемах политической философии. Вроде как и школьнику понятно. А потому что мыслят ясно! А ведь это — обо всех и всегда, и что важно: это о нас здесь и сейчас.

И когда Будах объясняет Румате совершенное устройство государства, подобное природной пирамиде (крестьяне-ремесленники-военные-духовенство-король), совершенной геометрической форме, где уже невозможно улучшение, — о боже! это то идеальное устройство государства, которое некуда уже дальше переделывать и совершенствовать, о котором полтораста лет назад говорил Гегель применительно к государственному устройству Наполеона, — и в самом конце ХХ века, через тридцать лет после «Трудно быть богом», скажет Фукуяма, предвещая конец истории: демократия и капитализм победили, чего уж лучше может быть, приехали.

И когда Румата — с позиции Бога! то есть Истины! — объясняет Будаху, что невозможно искусственно, со стороны, ускорить человеческий прогресс, ускорить улучшение нравов, ускорить достижение приличной жизни и счастья, — это спор многовековой, и сегодняшний, принципиальный, серьезнее некуда. Нынешние мигранты и либералы, средневековые законы Среднего Востока и разрушительное дикарство постколониальной Африки, столкновения правых и левых взглядов на грани гражданских боев — это тот спор, который предсказали Стругацкие — в 1964 году!!! Вы понимаете?..

Роман этот изучен-переизучен, толкован-перетолкован, но кое-что так и не сказано. А именно:

Вопрос «вмешиваться — не вмешиваться» решается двойственно, это проблема дуалистическая в принципе: теоретически — предоставить своей судьбе, ибо свой путь каждый должен пройти сам, иначе не созреет, не достигнет цели, будет искусственно снабжаться дядями, иждивенец цивилизации; практически — нельзя не вмешаться, не рубить зло, не насаждать добро твердой рукой, не ходить по путям сердца своего, потому что такова сущность и доля человеческая. И потом оказывается, что — против теории — сердце было право. То есть:

Не в правоте правда, а в следовать путями сердца своего, подчиняться искренним порывам души твоей — в этом правота.

Нерасчетливое, но справедливое и нетерпимое к злу сердце человеческое — выше рационального расчета.

Отсюда у Стругацких появятся прогрессоры — просветители-колонизаторы, законспирированные специалисты по имплантированию высшей культуры в отсталые народы. Вмешиваться! карать зло и насаждать ростки добра! — то, что порывался делать еще Саул в «Попытке к бегству», и что станет отдельной и важнейшей профессией мира будущего Стругацких.

И — очень важная, принципиально важнейшая вещь, которую принципиально не желали замечать у Стругацких важные реалисты и серьезные критики; о, любя поминать Бахтина с его карнавальной культурой и прочее. Стругацкие в современной им советской литературе оказались, явились, поставили себя в положение шутов, которые в колпаке с фантастическими бубенчиками говорят правду. Всем! Вслух! Прилюдно! Умную, горькую, порой безнадежную правду… Массовыми тиражами! Да еще издевательски приговаривая свое знаменитое: «Легко и сладостно говорить правду в лицо королю»!

Это шут шекспировского замеса, такой непринужденный мудрец, предсказания его как бы небрежны, ирония горька… Королевская цензура подписала ему пропуск: а, безвреден, фантазирует, что с них взять…

Они были одни такие. Мудрые, талантливые и легкие. Прозрачная сеть фантастики на их книгах — как ленточки маскировочного костюма на снайпере. Думаешь, что холмик травы — а тебе оттуда прилетело.