Дэвид Лодж: Академический обмен

Но столь редко и с такими перерывами, что всякий раз это событие наносит ему травму — потоки страха и спокойствия волнами накатывают на него и доводят до изнеможения всю его натуру. Будучи на земле и собираясь в путь, он радостно предчувствует полет — вот он взмывает ввысь в голубые эмпиреи, устроившись, как в люльке, в самолете, который так естественно парит, как будто сам порожден небесами. Вся эта безмятежность рассеивается в аэропорту, стоит только ему услышать истошный вой реактивных двигателей. В небе самолеты кажутся такими маленькими, а на взлетной полосе — что-то уж слишком большими. А вблизи они должны казаться еще больше — так ведь нет. Вот его самолет, например, который виден из окна, — разве может он вместить всех пассажиров, желающих в него попасть? Войдя в салон через рукав, Филипп укрепляется в своем мнении — ни дать ни взять консервная банка, битком набитая сплетенными человеческими конечностями. Но стоит всем рассесться по местам, и снова воцаряется спокойствие. Сиденья так удобны, что и вставать не хочется, а если уж понадобится — проход всегда свободен… Тихо звучит музыка… Мягко струится свет… Стюардесса предлагает свежие газеты… Багаж в надежном месте где-то в хвосте самолета, а если его там нет, то пассажир тут ни при чем, и в этом-то все и дело. В конце концов, иначе как на самолетах теперь не путешествуют.

И вот лайнер выруливает на взлетную полосу. Филипп выглядывает в окно, и совершенно напрасно — он видит подрагивающие крылья, все эти панели и заклепки, и размытые непогодой надписи, и язычки копоти на обшивке двигателя, и до него постепенно доходит, что он доверил жизнь свою машине, творенью рук людских, подверженному разрушению и тлену. И так далее и тому подобное. До тех пор пока самолет не наберет высоту, его то и дело будет бросать из безмятежности в отчаянье.

Больше всего его удивляет хладнокровие попутчиков, и он внимательно следит за их непринужденным поведением. Воздушный перелет для Филиппа Лоу — это драматическое действо, которое он принимает как храбрый самоучка, решивший показать себя в компании блестящих лицедеев. Честно говоря, и на вызовы судьбы он отвечает в таком же духе. Он подражатель, неуверенный в себе, всегда готовый угодить и быстро поддающийся внушенью.

Предположение о том, что Моррис Цапп на борту своего самолета ничего подобного не испытывал, было бы не вполне верным. Закаленный ветеран внутренних авиалиний, посетивший чуть ли не все штаты с лекциями, докладами на конференциях и ради деловых встреч, он все-таки не мог не заметить, что время от времени самолеты разбиваются. С большим скептицизмом относясь и к мирозданию в целом, и к его организующему началу («Как можно называть это расточительство "Божьим промыслом"?» — говорит он, указывая на усыпанное звездами ночное небо), он частенько поднимается по трапу самолета с мыслью о том, не будет ли его имя фигурировать в еженедельном телевизионном выпуске «Жертвы авиакатастроф». Как правило, такие мысли посещают его лишь в начале и по завершении полета — он где-то вычитал, что восемьдесят процентов авиакатастроф приходится на взлет или посадку. Статистика, прямо скажем, неудивительная для тех, кому хоть раз пришлось в ожидании посадки покружиться с часок в компании других самолетов над аэропортом, с которого каждые полторы минуты взлетает еще полсотни стальных птичек, и всей этой стаей жонглирует компьютер, и достаточно короткого замыкания, чтобы летные соревнования перешли в воздушный бой с участием специально нанятых авиакомпаниями отставных камикадзе, сокрушающих друг друга в небе и сталкивающих в лоб соперничающие «челноки», и с неба посыпались бы дождем хвосты, крылья, двигатели, пассажиры, биотуалеты, стюардессы, листочки с меню и пластиковая посуда (Моррис Цапп апокалиптически представлял себе эту картину — да и кого в Америке не посещают в наши дни подобные видения?), нанося непоправимый урон окружающей среде.

Предпочтя беспосадочный полярный перелет в Лондон рейсу с остановкой в Нью-Йорке, Цапп сообразил, что он на целых пятьдесят процентов сократил риск быть ввергнутым в великое побоище. Правда, это утешение несколько обесценивалось тем, что он летел чартерным рейсом, а чартеры (об этом тоже писали) разбиваются гораздо чаще, чем рейсовые самолеты. Обычно, как полагает Цапп, это отслужившие свой срок машины, от которых избавляются большие авиакомпании и которые по цепочке перепродаются дешевым фирмам — он, например, летел самолетом компании «Орбис» и готов был поспорить, что под липовым латинским названием на снимке в ультрафиолете, как на древней рукописи, обнаружилось бы еще с дюжину подобных начертаний. А за штурвалы чартеров обычно попадают вышедшие в тираж летчики, шизоиды и алкоголики с трясущимися руками, свихнувшиеся от вынужденных посадок, снежных бурь и многочисленных угонов самолетов, которыми балуются чокнутые арабы и скучающие по родине кубинцы, ловко манипулируя динамитными шашками и купленными по дешевке пистолетами. К тому же Моррис впервые в жизни летел над водой (да-да, он никогда не покидал надежной тверди североамериканского материка — редкий и вызывающий уважение рекорд факультета), а вот плавать-то он не умел… Незнакомый ему ритуальный инструктаж перед началом полета с демонстрацией надувных спасательных жилетов несколько вывел его из равновесия. Эта хитроумная одежка с завязками и клапанами была прямо-таки мечтой фетишиста, но влезть в нее в экстремальной ситуации у него было столько же шансов, сколько примерить надетый на стюардессу пояс с резинками для чулок. Более того, попытки нащупать жилет там, где он должен был находиться, то есть под сиденьем, кончились неудачей. Впору было опуститься на четвереньки и продолжить поиски, но нежелание предстать в нелепой позе перед соседкой, блондинкой в циклопических очках, остановило его. Он ограничился тем, что, свесив длинные, как у гориллы, руки, непринужденно провел ими вдоль сиденья — жест, с помощью которого люди приклеивают к стульям жевательную резинку или то, от чего они освобождают свой нос. Заведя руку подальше, он наткнулся на нечто, близкое к искомому, но это оказалась соседкина нога, которая тут же была с негодованием отдернута. Он повернулся к соседке — не для того, чтоб извиниться (этого от него не дождешься), но чтобы просверлить ее знаменитым Взглядом Цаппа, способным на расстоянии обездвижить любое живое существо — от ректора университета до члена агрессивной молодежной банды. Но взгляд его уперся в плотную белокурую завесу.

Читать дальше