Миша Дефонсека - Выжить с волками

— Живи своей жизнью, снимай свои лохмотья, здесь для тебя всегда найдется место.

Я ютилась там всего неделю, а потом мне впервые улыбнулась удача. Меня взяли на работу в морскую компанию, и я пообещала дедушке, что, когда стану «богатой», мы будем жить вместе.

Я стала взрослой и, более того, отправилась в путешествие, чтобы вырваться из узкого мира, полного ограничений и принципов, которые я не принимала. Я выбрала свой мир.

На борту корабля, курсировавшего между Бельгией и Конго, я встречала и размещала пассажиров, а еще присматривала за детьми во время плавания. Я наконец-то освободилась от удушливой монастырской заботы и сама зарабатывала себе на жизнь. Зарплата у меня была неплохая, жилье — как раз по мне, и хотя я понятия не имела о таких сложностях свободной жизни, как арендный договор, счета и плата за электричество, я справилась.

Суда перевозили цитрусовые, пряности и экзотические фрукты, а порой брали на борт и пассажиров, когда возвращались в Бельгию или отплывали в Конго. Мир в миниатюре, город, плавающий вне времени. У меня была красивая форма, позолоченные нашивки, кепи — новая одежда только для меня. Я хотела, чтобы моя новая свобода была похожа на фейерверк, хотела забыть о несчастьях, въевшихся в кожу, избавиться даже от памяти о своем горе. Я зубами вцепилась в жизнь, я сама была жизнью. Это время было подобно взрыву. Я хотела все попробовать, знакомиться с мужчинами, пить, веселиться, танцевать. Я ни в чем себя не ограничивала, жила как моряк — праздник в каждом порту.

Огромный железный корабль, пропахший пряностями, привез меня в порт Матади, расположенный в устье реки, которую сегодня называют Заир. Это было в Конго (стране, что прежде принадлежала Бельгии), в самом сердце Африки, полюбившейся мне земли, полной звериных запахов.

Никто не провожал меня на пристань, никто не ждал моего возвращения, поэтому между высадками в портах я продолжала заниматься тем, чем всегда занималась: разговаривала сама с собой, с облаками, с животными. Но теперь я еще и писала. Черные блокноты сопровождали меня повсюду, я умудрялась накарябать что-то даже на коробках из-под пива.

А когда выпадала возможность, я веселилась с моряками в одном из баров Матади — «Доме для гостей». Капитан корабля часто ласково обращался ко мне:

— Помните, что вы все-таки девушка!

Он рвал на себе волосы, когда я вместе с экипажем уходила пить и драться; летели табуретки, наши моряки колотили летчиков и наоборот, а потом мы возвращались на корабль, чтобы перевязать раны и синяки.

— Я не могу запретить вам сходить на сушу, — говорил бравый капитан, — но, черт возьми, вы все-таки женщина!

Я пила все: ром, пиво, коньяк, виски — и порой утром я просыпалась на полу своей каюты и абсолютно не помнила, как я до нее добралась. Зато меня больше не переполняло горе. Я не хотела ни печалиться, ни прощать. Когда я наряжалась в яркое платье перед выходом, я говорила себе:

— Сегодня вечером я оделась, чтобы сокрушать!

Сокрушать мужчин: соблазнять их, повергать к моим ногам, а потом выбрасывать, как салфетку. В этом выражалась моя депрессия.

Когда я возвращалась в Бельгию и заходила к дедушке, то больше не пыталась спрашивать его о том, похожа ли я на маму. Каждый раз, когда я открывала рот, чтобы задать вопрос, он вскидывал руку, будто защищаясь от него:

— Забудь, иди вперед, не смотри назад.

Может быть, ему было хоть что-то известно о моих родителях, но я в это не верю. Целый год до смерти дедушки мы жили вместе; как я и обещала. Я пыталась купить небольшую квартирку, а он сказал: «Я добавлю, если тебе не хватит».

Он так и сделал. Я смогла купить квартиру размером с носовой платок. Мне казалось, что, экономя пенсию, дедушка пытается вернуть то, что было в свертке, который дама в черном отдала Вираго в обмен на заботу обо мне.

Он на самом деле стал моим дедушкой, сам он не говорил об этом, но любил меня больше, чем кого бы то ни было. И когда печальным зимним вечером он умер в своей кровати, я сделала так, как он просил: «Не хочу, чтобы кто-то пришел на мои похороны».

Я сходила на кладбище всего один раз — проводила дедушку — и больше никогда туда не возвращалась. Я ненавидела кладбища — у моих родителей не было могилы. Я предпочитала ставить цветы рядом с его портретом у «его кресла», вместо того чтобы посещать это полное печальных воспоминаний место и плакать там. Я хотела, чтобы для меня дедушка навсегда остался человеком с лукавой улыбкой под густыми усами, и все еще слышу, как он говорит мне: «Прыгай! Не бойся!»