Генри Миллер - Размышления о писательстве. Моя жизнь и моя эпоха

Свобода, с которой человек говорит об интимной жизни — своей и своих героев, — тоже не в последнюю очередь показатель раскрепощенности мышления. И если Генри Миллер не выстраивал, подобно Оруэллу, Хаксли и Кёстлеру, антиутопических моделей «светлого будущего», обреченного стать кошмарным настоящим, то сама его эпатирующая этико-социальная «неангажированность» казалась вызовом не только пуритански ориентированным лицам и институтам его заокеанской родины, но и блюстителям «самой передовой» и «единственно верной» социалистической морали.

И все-таки Генри Миллеру в России, хоть и с многолетним запозданием, но повезло. Повезло с момента, когда журнал «Иностранная литература» опубликовал в 1990 году перевод его первого и, быть может, самого дерзкого, самого шокирующего романа «Тропик Рака» — первой части автобиографической трилогии, написанной в парижской эмиграции в 30-е годы. (Вторую и третью части трилогии — романы «Черная весна», 1933, опубликован в 1936, и «Тропик Козерога», 1938, опубликован в 1939 году, — читатель, будем надеяться, уже обнаружил под обложкой этой книги.)

Повезло, ибо публикация перевода «Тропика Рака» (ныне, включая многочисленные книжные издания, он разошелся в рекордном тираже, приближающемуся к миллиону экземпляров) совпала — и стала значимым фактором — в решительной переоценке ценностей, не обошедшей стороной и многие явления и имена в современных литературе и искусстве.

Говоря попросту: роман Г. Миллера читали уже несравненно более свободные люди, нежели их сверстники десять-двадцать лет назад. Читали незашоренными глазами, сами избирая для себя в авторском взгляде на жизнь и авторской индивидуальной образно-поэтической системе, сознательно ориентированной на непривычность, ломку установившихся стереотипов близкое, приемлемое, созвучное и отметая чуждое и непонятное.

Можно сказать, что Генри Миллеру вообще крупно повезло в сравнении со многими его собратьями по перу и тем более — по бунтарски-анархическому духу. Ровесник Михаила Булгакова и Осипа Мандельштама, он родился в год смерти одного из своих кумиров — великого французского поэта-символиста Артюра Рембо, дебютировал в литературе в середине десятилетия, когда звезда Булгакова и Мандельштама уже начала закатываться под «гниющим солнцем» (метафора самого Г. Миллера) тоталитарного сталинского режима, пережил с грехом пополам роковое военное десятилетие и, в начале 60-х, удостоился в столь мало отзывчивой к плодам его творчества и «гения» (опять же миллеровское определение собственного таланта, не раз скользящее по страницам его книг) Америке официальных лавров, был даже избран в Национальную академию искусств и литературы, снискал определенное материальное благополучие и умер в 1980 году, чуть-чуть не дожив до 90-летнего юбилея.

Один современный поэт завершал свое стихотворение горько-грустноватым назиданием: «Жить в России надобно долго…» Добавлю от себя: не только в России. Тот же Рембо умер в нищете и безвестности в 37 лет, а на долю еще одного из миллеровских кумиров и учителей — англичанина Дэвида Герберта Лоуренса (у нас приобрел широкую известность его роман «Любовник леди Чаттерли», 1928) — выпало неполных 45. Так что поразительная жизнестойкость — одно из самых примечательных свойств, присущих миллеровскому лирическому герою, — не подвела и создателя, отмерив ему редкий по продолжительности и творческой насыщенности жизненный срок. Но в конечном счете не это главное.

Главное — в жизнестойкости обширного миллеровского наследия, отмеченного удивительным разнообразием жанровых форм и в то же время — редким постоянством тематики, этико-философской структуры и поэтической образности. Главное — в озадачивающей многозначности его произведений, которые могут быть прочтены и как лирическая пикареска (современная разновидность восходящего к эпохе Возрождения «плутовского романа»), и как своеобразная разновидность сатирико-бытового романа нравов (или, как называл его прародитель этого жанра Бальзак, «физиологического очерка»), и, на ином уровне, как один из новаторских вариантов философского романа XX столетия, числящего в ряду своих представителей, наряду с Кафкой, Джойсом и Прустом, Сартра и Камю, Кобо Абэ и Кэндзабуро Оэ, Уильяма Голдинга и Джона Фаулза, Макса Фриша и Фридриха Дюрренматта. Одним словом, романа экзистенциального.

Трудно поверить, что все это может сочетаться в пределах одной и той же художнической индивидуальности. А ведь Генри Миллер был не только прозаиком, но и одаренным графиком. Неплохо играл на рояле, тонко разбирался в искусстве театра и кино. Дал мозаичную, но в своем роде уникальную картину насыщенной художественной жизни во Франции первой трети нашего века в многочисленных очерках и эссе, составивших больше двух десятков томов. (Два из них — о влиянии на него психоанализа и ряда крупных писателей XIX–XX веков — можно прочитать в этом сборнике. А с более масштабным опытом Г. Миллера в области литературной критики — эссе «Время убийц. Этюд о Рембо», 1946, не так давно познакомила читателя та же «Иностранная литература», 1992, № 10.)