Ирина Левитес - Аня

Аня не догадывалась о том, что владеет редким даром — натянутой струной вибрировать под касаниями точно подобранных и выстроенных слов, вздрагивать от полутонов и обертонов фраз. Она обладала абсолютным литературным слухом, чутко воспринимая гениальность и интуитивно чувствуя фальшь, откликаясь на едва уловимые намеки и иносказания.

Это ради нее мучились, выворачивались наизнанку, не спали ночами те немногие, избранные, для которых вся жизнь сводилась к зовущим и пугающим, благословенным и проклятым листам бумаги и ручке…

…Вялотекущий бизнес Леонида Мельникова и К° приказал долго жить, и слава Богу. Могло быть хуже: за неимением коммерческой жилки и надежных связей Леонид и К° постоянно рисковали влипнуть, заключив сомнительную сделку или другим способом. Под звучным псевдонимом К°, восставшим, как птица Феникс, из дореволюционных купеческих слоев, вместо целой компании, как этого следовало ожидать от громкого названия, подвизался всего-навсего старый приятель Венька, несколько лет тому назад соблазнивший друга смотаться пару раз в Японию. Смотались, и не пару раз, а много больше, укрепили свое материальное положение, но пришли иные времена и серьезные люди, смахнувшие мелких бизнесменов-самоучек с проторенной узенькой тропки, расширив и превратив ее в налаженную широкую дорогу, подтвердив постулат о том, что история цивилизаций развивается по спирали, и Великий шелковый путь из Поднебесной превратился в Великий автомобильный из Страны восходящего солнца.

Япония, стало быть, осталась на месте, торговля подержанными автомобилями, привозившимися по морю в разных вариантах — и под разбор, и на заказ, и просто крупными партиями, — тоже. А вот дружная К° дала трещину. Веня, судорожно пометавшись в поисках точки приложения сил, совершил пируэт: выпросил у давних знакомых гостевое приглашение в Израиль и, наскоро «погостив» и осмотревшись, пристроился на нелегальную биржу труда в Хайфе, каждое утро нанимаясь у очередного случайного хозяина на поденную работу. Таскал камни, красил фасады домов, обустраивал цветники — и все это под свирепо палящим неприветливым солнцем и в постоянных играх в прятки с иммиграционной службой, ибо срок пребывания «в гостях» давно вышел. Невеликие заработки экономил, складывая шекели в кубышку, надежно припрятанную все у тех же друзей, но пару-тройку раз разорился на телефонные переговоры: звал Леню подзаработать на евреях, обещал организовать приглашение и все бюрократические дела провернуть в минимальные сроки.

Леня не соглашался, хотя искушение было, но оставить Аню одну на неопределенное время, особенно накануне родов, не решался. Тем не менее колебания и сомнения по поводу дальних краев все же присутствовали, они-то и расшатали решимость остаться возле жены, когда ему предложили хорошие заработки судового врача. Взвесив все «про» и «контра», посовещавшись с домашними, он отправился в длительное загранплавание, успокоенный уверениями Наташи и Александры Ивановны в том, что и без него прекрасно справятся с новорожденным.

Аня отпустила мужа спокойно. Даже слишком спокойно, не желая признаться самой себе, что вздохнула с облегчением, но, спохватившись, придумала пристойную версию: вот и прекрасно, долгая разлука сгладит непонимание и незначительность обид и заставит их, соскучившихся, вновь трепетно и нежно относиться друг к другу, как это было в самом начале. Наверное, они просто устали. Отдохнут — и все наладится.

Леня слал радиограммы, волновался. Аня отвечала: все в порядке. Впервые в жизни она наслаждалась свободой и одиночеством. Свобода — это возможность валяться на диване сколько вздумается в компании с очередным романом, яблоками и орешками. Не стоять у плиты ежедневно, а питаться чем вздумается тоже входило в понятие полной свободы, как и долгие шатания по городу — беременным полезно гулять.

В бесцельных прогулках натыкалась на странные сюжеты, не удивляясь и воспринимая их как должное. Под мелким моросящим дождем, прогнавшим промозглой сыростью редких прохожих, однажды встретила ручную швейную машинку, одиноко мокнущую посреди тротуара, абсурдную в контексте городской улицы, будто залетевшую из фильма Феллини. Запомнила ее черный силуэт с потускневшими золочеными буквами на гибкой шее, не думая о том, зачем нужна ей эта гротескная картинка, не подозревая, что когда-нибудь она заполнит брешь в цепи воспоминаний, встанет на место между чугунной оградой, ощетинившейся заостренными пиками, и торговками шершавыми огурцами и зеленью, зябко поводящими плечами под широчайшими семицветными зонтами. К чему эта цепкая работа памяти, не знала, но вбирала иллюстрации бегущей мимо жизни, чтобы когда-нибудь достать и пересмотреть.