Сири Хустведт - Печали американца

Инга и Розали нашли номер газеты «Замбротский репортер» от 14 мая 1920 года, где в хронике происшествий говорилось о «трагедии на пожаре», унесшем жизни Сильвии Одланд и ее новорожденного сына Джеймса. Двухгодовалую Лизу Одланд пожарным удалось вынести из огня, но она получила серьезные ожоги. Сильвия Одланд и ее супруг находились в разводе, и в статье говорилось, что осиротевшая девочка будет проживать в новой семье отца. О смерти ее матери и братика ей решили не говорить. Неправильно! Надо было все рассказать! Значит, Уолтер Одланд ничего не перепутал. Имплицитная память [56] Имплицитная память — бессознательная память, когда человеку не удается самостоятельно актуализировать опыт, наличие которого в памяти может быть выявлено косвенными методами. о пожаре, который ей ни разу не пришло в голову вспомнить сознательно, тем не менее отражалась на ее эмоциональных реакциях, подпитывала их. Никто не рассказал ей о смерти матери, никто не поплакал с ней вместе над гробом, ей просто подсунули замену. Через много лет ее сводный брат придет к ней, чтобы рассказать правду. И она навсегда отгородится от мира. Однако, как заметила Инга, вся эта история с пожаром не имела никакого отношения к нашему отцу.

— Я чувствую, что Ларс рядом, — сказала мама. — И моя мама тоже со мной. А в Нью-Йорке их не было. Они существуют только тут.

Соня озадаченно подняла на бабушку глаза:

— Как призраки, что ли?

— Нет. Они здесь, только мы их не видим. Ничего страшного.

— А я Макса слышу, — сказала Инга просто.

— Честно? — спросила Соня.

Инга кивнула:

— Он зовет меня по имени, не часто, но я слышу. Папа рассказывал, что тоже слышал, как отец зовет его.

Мама сидела с ногами на диване, обхватив руками колени. Вот она повернула голову к окну, и мне вдруг показалось, что я вижу ее впервые. Внезапная вспышка солнечного света озарила ее небольшую головку и тонкий профиль. Проступили глубокие морщины, залегшие вокруг рта и избороздившие лоб, заблестели зачесанные назад белоснежные волосы, сверкнула пронзительно синяя радужка глаза, который был мне виден с моего места в кресле напротив.

— Помню, Лотта рассказала мне, как ваша бабушка узнала, что все ее деньги пропали. От Ивара, представляете? Он пришел домой и сообщил страшную весть, что банк лопнул, а после прочитал строчку из сто четвертого псалма: «Просили, и Он послал перепелов и хлебом небесным насыщал их». Тогда Хильде схватила со стола тарелку и шваркнула ее об пол.

— А сам папа тебе об этом никогда не говорил? — спросила Инга.

— Нет. Я все время ждала, что он начнет больше со мной делиться, но у него не получалось. Я ведь однажды сказала ему: «Трудно, наверное, жить в семье, где между отцом и матерью царит такая неприязнь».

— А он?

— Он об этом и слышать не хотел, не то что говорить.

Очевидно, солнце за окном зашло за облако, потому что в комнате внезапно потемнело.

Я попытался обратиться мыслями к прошлому, чтобы вытащить что-то из детства, нашарить какие-то ключи. Я очень любил бабушку, любил ее руки с отвисшей мышечной мякотью, ее длинные седые волосы, которые она закалывала крупными шпильками, хранившимися в вазочке на подзеркальнике. Я любил ее смех, ее рассказы о детстве, любил ее соломенную шляпку с цветами, которую она надевала, если мы собирались кататься в авто. Она так и не научилась произносить английское межзубное «с», у нее все равно выходило «т». Я думал о своем прадеде, деде моего отца с отцовской стороны, о том, как он с помощью веревок и шкива спускал с обрыва в Воссе сундук с пожитками, которые тащил с собой в Америку, о землянке, почти норе, где он жил, когда приехал, о бревенчатом доме, сгоревшем после похорон жены.

Осенью 1924 года дом загорелся. До сих пор непонятно, что послужило причиной пожара: не то неисправная плита, не то сажа в трубе. По счастью, Хирам Петерсен и Кнут Хуго, жившие по соседству, проезжали мимо и увидели пламя. Им удалось вытащить деда Улафа из огня. Дед едва не сгорел заживо, потому что стол, который он пытался выпихнуть, застрял в дверном проеме и он оказался в западне. Он сильно обгорел, особенно руки и часть лица. Последний раз, когда я видел деда живым, он лежал в постели и говорить уже не мог, только положил обожженную руку мне на голову и благословил, а потом сделал то же самое с моей сестрой Лоттой.

— Я бы тоже шваркнула тарелку об пол, — сказала Соня. — Он ведь не стал их кормить, манны не послал. Они же все потеряли.