Сири Хустведт - Печали американца

Как в каждой воинской части, у нас было несколько человек, точнее — пятеро, особо ревностно занимавшихся строевой подготовкой и доводивших перестроения в сомкнутом строю до хореографической отточенности. Высшим пилотажем считалось проделывать все это с оружием в руках. Наша показательная группа ради пущего веселья взяла наперевес швабры и щетки, которые куда больше, чем уставные карабины, подходили для демонстрации ружейных приемов по команде «на пле-чо!». Как правило, подобные вольтижировки производились молча, а участники, прежде чем сделать очередной поворот, отсчитывали в уме определенное количество шагов. На этот раз четверо маршировали, а пятый командовал с сочным скандинавско-миннесотским акцентом, при этом выходило так, что по команде действуют только два человека, двое же других делают все с точностью до наоборот, но в конечном итоге разброд прекращается. Кроме того, они у нас еще и пели и под занавес врезали знаменитую строевую, в которой им пришлось чуть подкорректировать слова:

Моему отцу сообщили, что на прощание во время последней вечерней поверки личный состав пройдет мимо него торжественным маршем.

Задумано было так: сначала личный состав марширует по отделениям, потом повзводно, а потом в едином строю проходит вся рота. Командиры подразделений сдают рапорты тому сержанту, который оставался на моей должности, он докладывает мне, а я — командиру роты или дежурному офицеру. Эта несложная церемония должна была подвести черту под моей службой в 569-м батальоне. Но все оказалось куда масштабнее.

В качестве трибуны для меня из гаража приволокли грубо сколоченную скамейку, на которую ставили масляные баки. Сперва был парад по полной форме, а потом произошло то, чего я никак не ожидал: капралы сдали рапорты, взводным сержантам, те доложили новоиспеченному первому сержанту, он — лейтенанту Ноэлю, лейтенант — полковнику Бассу, а полковник, в нарушение всякой субординации, повернулся кругом, взял под козырек и отрапортовал мне, что батальон на вечернюю поверку построен. Ни один олимпийский чемпион, стоящий на высшей ступеньке пьедестала почета, не испытывал такого прилива чувств, как я на своей заляпанной машинным маслом трибуне. В дальнейшей жизни мне случалось получать знаки признания «свыше», но ни один из них не был слаще, чем этот.

Мне нужно было вернуться в Бруклин, переодеться, зайти за Мирандой и везти ее к Инге, но не успел я выйти из приемной, как раздался телефонный звонок, и в трубке зазвучал знакомый голос:

— Доктор, доктор, псих на воле, инфракрасные тектонические срывы снова под черепной коробкой, ля-ля, тополя, тары-бары, с глазу вон, это угон, полиглотоглотка, аффриката трется трепом, перетрем?

— Мистер Т., — спросил я, — это вы?

— Река, старина Гераклит, «все течет», погребальные погремушки, мир трепу их, я тут, — произнес он скороговоркой, — и никуда не пойду.

Выяснив, что мой старый пациент буквально в двух шагах от нашего здания, я, не дожидаясь лифта, кубарем скатился по лестнице и вылетел на улицу. Я едва узнал его. Стройный выпускник факультета сравнительно-исторического литературоведения, которого я наблюдал в бытность свою врачом клиники Пейн Уитни, за десять лет набрал чудовищное количество килограммов. Он сидел на коленях прямо на асфальте, прижимая к груди замызганную тетрадку и запрокинув голову, словно вопрошая о чем-то небеса. Одежда была грязнее грязи, на пухлой щеке краснела мокнущая язва, глаза метались вверх-вниз. Наверное, он опять слышал голоса, и они говорили все быстрее, все яростнее. Я протянул ему руку, и он с трудом привел свое необъятное тело в вертикальное положение.

— Вы, док, давайте поаккуратнее. Они на вас взъелись.

— Сейчас я поймаю такси, и мы едем в приемный покой Пресвитерианского госпиталя, хорошо?

Мистер Т. посмотрел на меня, кивнул и продолжал лопотать свое:

— Балаболки с того света все время со мной на связи. Да, старина, великие были умы, но не на великах, заметьте, велики тут ни при чем: Гёте, Геринг, Гудини, Гиммлер, Бог, Бах, Будда, Бруно, Спиноза, святая Тереза, Распутин, Элвис. Говорящие могилы. Я избран с того света. Безразмерные пространства, тексты приходят через них и бьются мне сюда, тыц-тыц. Мингус [29] Чарльз Мингус (1922–1979) — американский контрабасист-виртуоз, композитор и исполнитель джазовой музыки. на басу. Страх и трепет, страх и трепет. Реприза. Слова-убийцы. Тянут меня туда.