Сири Хустведт - Печали американца

Я проходил через двери, бежал по коридорам, опять проходил через двери и вдруг понял, что молюсь. Молюсь как безбожник, безотчетно, автоматически, как в детстве, повторяя давно забытое имя, чтобы Он услышал и помог: «Господи, пусть только она будет жива! Господи, пусть все обойдется!» Сотни раз я входил в двери больницы. Сотни раз видел пациентов в крайне тяжелом состоянии. Главная заповедь врача — не пережимай! Не паникуй! Сохраняй голову на плечах! Но я потерял голову. И не только от страха. Ненависть к Лейну отзывалась в каждом моем шаге, ненависть клокотала в животе и в груди, превращая молитву в проклятие: «Сволочь! Дерьмо! Выродок!» Ритмично пульсирующая ярость гнала меня вперед. Я ничего не видел вокруг и едва не налетел на какую-то старуху, ехавшую мне навстречу в кресле-каталке. Я наклонился, бормоча извинения. Она подняла ко мне сморщенное личико:

— Ничего, деточка.

Этот голос с сочным акцентом заставил меня остановиться. Она назвала меня «деточка», словно я стал на много лет моложе и сантиметров на восемьдесят ниже ростом. Я зашел в первый попавшийся туалет, забился в кабинку, обхватил голову руками и сидел так несколько минут под журчание чьей-то мочи в писсуаре. За этой закрытой дверью моя злость уступила место отчаянию. Я понимал, что сломался. Даже сейчас у меня не получается хоть сколько-нибудь внятно истолковать ту неизбывную тоску, которая меня захлестнула. Это была не боль за другого, не сострадание, а стыд и горечь за себя, обреченность движения по замкнутому кругу, проступившая за мстительными фразами, пригнавшими меня от 40-й улицы к приемному покою педиатрии.

Миранда не шелохнулась, когда я сел с ней рядом. Всю историю падения она рассказала мне, глядя в пол. Я тоже смотрел вниз, на ее лежащие на коленях стиснутые руки, на длинные переплетенные пальцы с коротко остриженными ногтями. Каждую пятницу Лейн забирал Эгги из школы и вез к себе домой, на авеню А. Так было и в этот раз. Он разговаривал со своим агентом по телефону, а Эгги возилась с бечевкой в соседней комнате. В квартире было сильно натоплено, поэтому он оставил окна открытыми. Должно быть, Эгги опять старалась связать все вместе. Лейн услышал крик, прибежал и увидел, что окно спальни распахнуто, бечевка тянется от кровати за окно, к пожарной лестнице, а Эгги неподвижно лежит внизу. Квартира находилась на первом этаже, так что высота падения небольшая, но был прямой удар головой и мгновенная потеря сознания.

— Он был занят своими делами, — сказала Миранда, глядя перед собой.

Она помолчала, потом произнесла:

— А сколько раз я была занята своими делами…

Это был не вопрос, и голос к концу фразы упал.

Я спросил, где сейчас Лейн. Она пожала плечами:

— Был здесь. Я сказала, что сейчас не могу его видеть, что потом позвоню. Я знаю, он не нарочно, но сейчас я просто не могу его видеть.

Она еще плотнее сцепила руки на коленях.

— Эрик, я подписала разрешение на то, чтобы ей поставили вентрикулярный катетер. [76] Вентрикулярный катетер (катетер Броди) вводится в боковой желудочек головного мозга при хирургическом лечении. Меня спросили, нет ли у нее аллергии на йод.

Все делалось помимо нас. Точнее не скажешь. Сидя в приемном покое рядом с Мирандой, я впервые в своей медицинской практике ощущал себя пассивной стороной, не способной ни на провал, ни на прорыв, для которой время тянется так, что цифры на циферблате не в состоянии его показать. Если больной не выходит из комы, то прогноз с каждым часом становится все хуже. Конечно, бывают исключения, бывают даже чудеса, но крайне редко. Оставалось ждать. Голые стены, затхлый воздух, невнятный гул голосов, сигналы пейджеров, круглолицый парень с дредами в кресле напротив и омерзительный больничный свет вызывали эффект почти гипнотический. Какое-то время я сидел, тупо уставившись на мятый сине-желтый пакет из-под чипсов, который валялся на полу, потом так же разглядывал красный баллон огнетушителя. От чудовищного нагромождения этой бессмысленной сенсорной информации мое тело словно наливалось свинцом, и ноша была бы неподъемной, если бы не загнанное внутрь желание знать. К тому времени, когда нейрохирург Харден вышел поговорить с родными, в приемный покой приехали родители Миранды и ее сестры. Доктор Харден не мог сказать, что будет, он говорил только о том, что есть. По шкале Глазго кома Эгги оценивается в 10 баллов, состояние средней тяжести. Зрачки в норме. Переломов нет, только синяки и шишки. Ей ввели эсмерон в качестве миорелаксанта, для расслабления скелетной мускулатуры при интубации, но его действие уже заканчивается. Дыхание поддерживается с помощью аппарата ИВЛ. По результатам компьютерной томографии ни скрытых повреждений, ни гематом, слава богу, не выявлено, хотя отек есть. Небольшой. Но с уверенностью делать какие-то прогнозы он не может. Решено было перестраховаться и поставить вентрикулярный катетер, чтобы следить за динамикой внутричерепного давления, которое на данный момент в норме. На вид Харден был моим ровесником и с родными говорил уверенно и по-деловому, очень профессионально. Голос его звучал вполне доброжелательно, и все же мне мешало отсутствие сопричастности в его глазах, хотя потом я понял, что это, наверное, было просто утомление. В любом случае доктор Харден просто увидел то, чему его учили.