Пол Бейти - Черный кандидат

– Ничего я не знаю, так, слышал разное.

Фарик подумал секунду и выдал:

– Может, «Вечной неге» нужен какой-то механизм длительного действия? Типа как у сиропа от простуды.

Уинстон тяжело вздохнул, и тут автобус остановился.

– Бродвей-стейшн, конечная.

Оттуда им предстояло доехать по коричневой линии через мост до Канал-стрит, потом перейти по поросшим водорослями тоннелям на родную ветку. Войдя в вагон, Фарик навис над каким-то дядькой, сидевшим рядом с дверьми.

– Мудила, читать не умеешь? – заорал он, тыча в наклейку, гласившую, что это место предназначалось для инвалидов и пожилых.

Дядька смущенно вскочил и вежливо уступил Фарику место. Уинстон засмеялся, а стоявший рядом с ним мужчина в твидовом пиджаке незаметно проверил свой карман – на месте ли бумажник. Уинстон глубоко вздохнул и, чтобы удержаться и не врезать по башке, схватил мужчину за руку, вдавливая ремешок часов глубоко в кожу.

– У меня сегодня был длинный день, полный преступных деяний. От еще одного криминального деяния мне хуже не будет. Уровень преступности падает, но он не нулевой.

Тип вышел на следующей остановке. Женщина через два сиденья от них подвернула брошку внутрь блузки и повернула обручальное кольцо так, чтобы сверкание бриллиантов утонуло в темноте ее ладони.

– Едем домой, йоу!

– Больше никаких бруклинских ниггеров-Рэмбо в камуфляжных штанах.

– Точняк. На хер Бруклин!

– Спайк Ли, Джеки Робинсон, Барбра Стрейзанд, Вуди Аллен, Мэри Тайлер, сука, Мур могут поцеловать мой черный манхэттенский зад!

Уинстон закинул в рот последнюю жвачку, развернул лежавший в упаковке комикс, как обычно, несмешной, и прочел бумажку с предсказанием: «Не копите обиды, они могут испортить вам жизнь».

Не впечатленный, Уинстон надувал пузыри, пока двери подземки не открылись на 116-й стрит.

Словно сурки, выползающие из нор с приходом ночной прохлады, парочка покинула станцию метро и застыла неподвижно, обозревая Испанский Гарлем, только приходивший в себя после предсумеречной сиесты. У входа в прачечную чинно играли в домино четыре пенсионера в майках. Откуда-то с верхних этажей на них обрушилась энергичная сальса. Уинстон, пробудившийся от дремы, с удовольствием окунулся в водопад латинских ритмов, дробных шагов и виляющих бедер. А текст! No tengo miedo, tengo bravura, tú y yo, tenemos amor pura [1] Я не боюсь, я полон отваги, ты и я, наша любовь чиста ( исп .). . Уинстон вернулся в свой квартал.

– Это Эктор Лаво.

– У тебя все испанские певцы Экторы Лаво. Ты больше никого не знаешь. С тем же успехом это может быть какой-нибудь Марко Мантека.

– Слушай, сменил бы ты подштанники, а? Воняет.

Фарик достал чистые трусы и зашел в туалет забегаловки «Канзас Фрайд Чикен». Уинстон направился в магазин.

– Dos paquetes de seis de Bud, por favor [2] Две банки «Бада», пожалуйста ( исп .). , – и переключился в ночной режим, накинув на голову капюшон толстовки.

Когда Фарик привел себя в порядок, они направились на восток, к Третьей авеню. Фарик дико завидовал Уинстону, который мог идти и пить одновременно, тогда как ему приходилось ждать, пока они дойдут до места, прежде чем он сможет глотнуть пивка. Уинстон остановился и приставил банку к губам друга. Тот сделал два глотка.

– Спаситель!

– Нравится?

– Заебись.

Уинстон вытер пену с губ Фарика. Он подумывал рассказать о пистолете, но решил, что не стоит. Как только люди узнают, что у тебя есть пушка, начинается, как с машиной: все просят одолжить, ожидают, что ты сделаешь их жизнь легче. Уинстон ткнул пальцем в сторону их обычного питейного места, у пустого бассейна в Джефферсон-парк. Они любили сидеть на бортике, болтать ногами над пустотой и вспоминать времена, когда по очереди щупали Генриетту Роблес в мелком конце бассейна. Даже Фарик, рискуя заржавить шарниры на своих скобках, лазал в воду ради нескольких прикосновений вслепую.

Четыре, может, пять банок, прикинул Уинстон – и Фарик согласится одолжить денег, чтобы он смог дотянуть до конца месяца.

На бедре что-то зажужжало, и Уинстон уставился на пейджер, перебирая номера. По его мрачному выражению Фарик догадался, от кого сообщение. Ниггер, а ну быстро домой, теперь ты отец.

– М-м-м…

Уинстон швырнул пустую банку и вытянул из пластикового кольца новую. Мысли снова вернулись к тому воскресенью на Кони-Айленде, как он шел от «Адской норы», плача и проклиная родных. Как отец утешал его обещаниями, которых не сдержал. С того дня он больше никогда не плакал и никогда не держался за руку отца.