Шань Са - Играющая в го

Я выскакиваю из коляски рикши. Цзин похудел килограммов на десять. Он отрастил черную бороду, изуродованное шрамами лицо прикрыто шляпой.

Когда я подхожу ближе, он отодвигается. Долго молчит. Смотрит, как муравьи бесконечной вереницей поднимаются по стволу дерева.

— Я предатель.

Голос его звучит так скорбно, что я содрогаюсь.

— Их тела бросили в общую могилу, так что я даже не смог их оплакать. А еще накануне Минь был с нами — живой, веселый.

Цзин бьется головой о дерево. Я хватаю его за руку.

Он вырывается:

— Не дотрагивайся до меня. Я — трус, живой мертвец. Я во всем сознался, все рассказал. Это оказалось не труднее, чем помочиться. Мне даже не было стыдно. Я ни о ком не думал. Слова сами слетали с моих губ. Я чувствовал упоение, разрушая все на свете…

Цзин заливается истерическим смехом, мотает головой из стороны в сторону.

— Ты одна не смотришь на меня, как на чудовище. Отец объявил, что желает моей смерти, и запретил матери видеться со мной. Я ношу на лбу клеймо зла.

Цзин так сильно бьет кулаком по дереву, что лопается кожа и выступает кровь.

Я протягиваю ему платок. Цзин шепчет:

— Я не могу вернуться в университет. Мне стыдно. Я живу, как крыса. Избегаю друзей и пугаю ребятишек на улице. Не сплю ночами. Жду, когда Единый фронт пришлет ко мне вооруженных убийц. Они поволокут меня по земле, крича: «Ты предал наше доверие, ты продал свое достоинство, именем нашего фронта, именем китайского народа, именем жертв и их семей мы отсылаем тебя в ад…» Ты увидишь мой труп — он будет валяться на улице, на этом вот перекрестке, с табличкой на шее: «Он наказан за предательство!»

Мне жаль Цзина, но я не нахожу слов утешения. Он жадно смотрит мне в лицо, а потом вдруг кидается, хватает за руки, сжимает пальцы — крепко, до боли.

— Ты должна знать правду. Минь в тюрьме женился на Тан, он хотел соединиться с ней перед смертью. А я всегда любил только тебя. Из нас двоих Минь предал первым. Он обманул тебя, вот почему я восстал. Я отказался последовать за ним из-за тебя. Я хотел жениться на тебе, защитить тебя, увидеть тебя перед смертью, сказать, как сильно я тебя люблю. Я обменял бесчестие на любовь. Пойми! Скажи, что не презираешь меня!

На меня накатывается дурнота, я пытаюсь вырваться.

Цзин смотрит мне в глаза:

— Я раздобыл два пропуска во Внутренний Китай. Поедем со мной. Мы отправимся в Пекин. Продолжим учебу там. Я буду работать, чтобы прокормить тебя, я сделаю тебя счастливой. Стану рикшей, если понадобится. Поезд уходит завтра в восемь утра! Я уже взял два билета. Поедем!

Я отмахиваюсь:

— Оставь меня!

Он судорожно вздыхает:

— Ты меня ненавидишь. Глупо было надеяться, что ты сможешь полюбить такого ничтожного червяка, как я. Прощай, береги себя, а меня забудь.

Он сует руки в карманы и медленно удаляется, опустив плечи, наклонив голову и сгорбившись.

— Подожди! Я должна подумать. Встретимся завтра утром, здесь же.

Он оборачивается, бросает на меня полный отчаяния взгляд.

— Завтра — или никогда!

Цзина переполняют горечь и тоска, он идет, прижимаясь плечом к стене храма. Я замечаю, что он хромает, приволакивая левую ногу, как гнилую ветку. Это зрелище причиняет мне боль. Я прислоняюсь лбом к дереву и закрываю глаза, чувствуя кожей тепло утреннего солнца. Мне кажется, что Минь стоит рядом.

— Я тебя ненавижу.

Он улыбается и не отвечает.

Женщина купается в горячем источнике. Ее обнаженное тело мерцает, рассыпается, скручивается, как длинный листок, под струями воды. На ветке дерева висит простое синее кимоно, оно тихо шелестит под ветерком.

В мой сон врывается пронзительный звук горна. Машинальным жестом я хватаю сложенную в изножье кровати, на ботинках, одежду, одеваюсь, забрасываю выкладку за спину и бегу прочь из казармы.

Раздаются свистки на построение. Полк приходит в движение. Приказ доносится от начала строя. Мы пускаемся бегом. Ворота распахиваются, часовые отдают честь. Мы покидаем городские стены, и я вдыхаю холодный туман.

Я обливаюсь потом. Мы бежим не в лес, как делали во время тренировочных марш-бросков, а по главной дороге. Мною овладевает дурное предчувствие: неужели нас отправляют в Пекин?

Когда из-за горизонта выплывает солнце, мы оказываемся далеко от города. Я пытаюсь проникнуться состоянием воина, готового идти в атаку, призываю смерть. Но молитва не наполняет силой и не умиротворяет душу, а еще больше выбивает из колеи.