Дмитрий Леонтьев - Бегство в мечту

— Ты хочешь сказать, что?.. — ужаснулся Еременко. — Ты с ума сошел!

— Что ты орешь, как девчонка-институтка?! — прикрикнул на него Уланов. — Или ты хотел дождаться от него милости? Не дождешься! Не сегодня-завтра он подуспокоится, составит все факты воедино и может кое-что припомнить… Догадываешься, о чем я?.. Ты не был таким мягкотелым, когда «монтировал» для Боброва ложные доказательства виновности Клюева. Не был таким гуманистом, когда стоял «на стреме» вто время, когда его «убирали». И уж совсем не спешил раскаиваться, когда тумановская девка подорвалась на бомбе, предназначенной для него. И деньги, за которые ты работал на нас тогда, были куда меньше нынешних ставок… Нет уж, не знаю, как ты, а я рисковать не намерен! Я хочу жить, и хочу жить неплохо. Никто не узнает, что произошло. Я аккуратно подрезал шланги тормозной жидкости. А дорога там — сам знаешь, какая. Когда откажут тормоза… Я верю ему, что он никому не сказал о матрицах. А так как семьи у него нет, то и копаться в этом деле никто не станет. А друзья… Мы с тобой тоже его «друзья», — усмехнулся он. — Местная милиция у меня с рук ест, так что расследование будет таким, какое нужно. А потом — машину в утилт, и — прощай, последняя улика. Сейчас тебе надо ехать вслед за ним. Матрицы сделаны из очень твердого сплава — им огонь не страшен. Подберешь ее… А потом направишься в Петербург, постараешься найти вторую половину и проконтролируешь ситуацию… В конце концов: ты виноват в утрате матриц, тебе их и возвращать…

Но Еременко словно не слышал его, не отрывая взгляда от поворота, за которым скрылся Туманов.

Туманов вынул из кармана тяжелую пластину, дотянулся до «бардачка» и бросил туда матрицу.

«Что-то опять не так, — сказал он про себя. — В чем-то я опять ошибся. Не помню, кто сказал, что наша судьба зависит от наших нравов. А с другой стороны: пока живешь, всегда будешь чувствовать неудовлетворенность… Только после смерти, кто-то другой сможет подсчитать, чего у меня было больше: хорошего или плохого… А как он сможет это сделать, если никто не знает меня и моей жизни лучше, чем я сам? Этот «другой» будет судить на основании имеющихся у него фактов, а как быть с тем, что «внутри» меня? Я не могу назвать свою жизнь "гладкой» и «счастливой»… Но и «плохой» ее не назову. Ведь делал же я что-то, к чему-то стремился… Значит, нет общего счастья? Оно субъективно и индивидуально? Да, наверное, каждый может быть счастлив только по-своему… Для одних на первом месте стоит работа, для других — благополучие, для третьих — любовь… Хорошо бы сесть за стол перед чистым листом бумаги и всерьез порассуждать над этим. В одном Еременко прав, несмотря на всю накипь злобы, собравшуюся в нем за эти годы: я слишком долго ждал, слишком долго боялся заняться тем, что нужно именно мне. Я всю жизнь иду туда, куда считаю нужным, меня называют удачливым и упрямым, а ведь разница между тем, что "считаешь нужным", и тем, что "истинно нужно" — огромна. Я не идеальный человек, но я жизнестойкий, и это помогало мне идти вверх… А куда сложнее идти «вперед»… Зато из этих ошибок и складывается понимание жизни. И теперь у меня уже есть силы, чтоб придти к Насте и быть отцом… Этому надо учиться — быть хорошим, любящим и понимающим отцом… Сейчас я отосплюсь в ближайшей гостинице, завтра приеду в город, приду к ней, и мы поговорим обо всем… Она должна меня понять… Понять и простить… А потом мы уедем. Мы будем странствовать по миру. Заглянем в Париж, побродим по Лондону, покатаемся по каналам Венеции… И у нас будет очень много времени, чтоб сказать друг другу обо всем, что взросло в душе… Я вновь начну писать книги и растить дочь… Создавать и любить — вот то, что нужно мне. А концерн обойдется и без меня. Там есть Боковицкий, есть Пензин, там есть Королев. И чтобы ни говорил Еременко, они любят свою работу и занимаются этой игрой с удовольствием. Я познакомлю с ними дочь. Я познакомлю ее со всеми странными и удивительными людьми, с которыми меня столкнула жизнь. С Павловым и с Клюшкиным, с Боковицким и даже с этим ворчливым и необычным «мафиози» Бобровым… Я смогу показать ей то, что увидел сам, и объяснить то, что узнал… Да, именно это и будет для меня той мечтой, к которой я стремился всю жизнь. И найти ее так долго я не мог только потому, что искал среди миражей, среди выдуманного и идеализированного, а она была совсем рядом… И этот миг уже близко… Я уже еду к нему… Я все же смог найти себя, а значит смогу показать жизнь и ей… Я уже еду к ней. Еду…»