Сергей Самсонов - Ноги

Обросший трехдневной щетиной, с ввалившимися щеками и воспаленными глазами, Шувалов вышел в центральный круг под неистовый рев девяноста тысяч фанатов. С первых же минут ему пришлось испытать адское давление и нехватку пространства. Игроки в ненавистных черно-белых футболках, казалось, задались единственной целью — не оставить ни просвета. Хорошо Гаудильо сплел свою паутину! Нужно было развивать атаку, но любые возможности для ее продолжения немедленно отсекались, и Шувалову оставалось только продираться к воротам в одиночку. Однако враги его были вышколены и просекали любой обман.

Шувалов начинал беситься. Да, он ненавидел эту команду, которая думала на десять ходов вперед, в которой на подмогу одному неизменно прибывали еще трое; он ненавидел их выучку, их взаимную согласованность и идеальную слитность; он ненавидел в «Тоттенхэме» каждого игрока, который казался ему всего лишь маленьким винтиком в безжалостной и абсолютно безотказной машине. Он ненавидел убийственную безошибочность, с которой они занимали защитные позиции, и умение при перехвате мгновенно разворачивать атаку на флангах. Но еще больше ненавидел он самого себя. Свою невыносимую ущербность, унизительное бессилие. Жалкость всех своих тщетных переступов и постыдную неспособность открыться под разрезающий пас. Сегодня с ним играли всерьез. По-настоящему. А он уже от этого отвык. Потому и был немощен. Его не пускали, ему не сдавали позиции, не открывали коридора. Внешне полный двойник того беспомощного Тюрама — француз Виллиам Галлас вцепился в него, как волк, и ребрам Шувалова приходилось выдерживать серьезную проверку на прочность. Галлас поспевал за ним повсюду и с изяществом обкрадывал его. Ни единой прокидки, ни единого вальяжного разворота ему сделать было не позволено, и даже перенятый им у Роналдинью «эластико» (хитрый финт, при котором игрок действует лишь одной стопой, выворачивая ее и изменяя направление мяча) совершенно у него не выходил.

Но тут вдруг и Галлас, и Терри (еще один защитник лондонцев, имевший репутацию «непроходимого») вдруг обнаружили поразительную пугливость и невиданное безволие, и Шувалов раз за разом заставлял их отшатываться от себя как от чумного, и его никак не покидало ощущение, что они все делают преднамеренно. Он был изумлен. Выходит, и эти тоже вздумали уступать? Выходит, и этих тоже заставили? Два раза после беспрепятственных проходов он мог забить и не забил, послав мяч в молоко, а в третий раз и вовсе аккуратно вложил его в руки голкиперу. После этих его промахов на трибунах поднялся чудовищный свист.

Он не мог оскорблять и дальше этих свистунов, настолько он от них зависел, и тотчас принялся за дело. Минуты не прошло, как Шувалов уже мягко покатил мяч к воротам, а там оказался Роналдинью и «сделал» гол с какой-то предупредительной, застенчивой нежностью. Как будто даже извиняясь за то, что все у них с Шуваловым получилось с такой запредельной легкостью, как будто он и сам этого не хотел, но ничего другого ему не оставалось.

А под занавес встречи на Семена пошла длинная верховая передача. Он, стоя спиной к защитнику, развернулся на сто восемьдесят градусов и вдруг, вместо того чтобы приклеить мяч к носку, перекинул его над плечом несчастного Терри. И, завершив в ту же секунду свой восхитительный разворот, настиг мяч в той единственной точке пространства, где никого, кроме него самого, не было. Застывший Терри так и не решил, за кем ему бросаться — за мячом или за Шуваловым. Еще секунда, лаконичный тычок в свободный угол ворот — и над влюбленным в Шувалова стадионом повисает молчание.

И вот тут-то бы, пожалуй, Семену успокоиться — тут и в самом деле защитники не смогли с ним справиться, — но очень скоро, в следующем матче, он вновь встретил такую вопиющую уступчивость с их стороны, что страх разгорелся в нем с новой силой. Как будто второсортные актеры из бразильских сериалов, защитники противника с таким неестественным усердием набрасывались на него, в таком преувеличенном сокрушении заламывали руки, что хотелось хорошенько отделать их за безыскусную, плоскую игру, за покорное отбывание тяжелой повинности.

После этой игры Шувалов завел себе пухлую, в кожаном переплете тетрадь, которая служила поводом для насмешек (уж не футбольным ли стратегом Семен заделался?) и в которую он полудетским корявым почерком записывал имена всех уличенных в уступках игроков. Тюрам (да), Джон Терри и Галлас (эти двое под большим вопросом), Пеллегрино (да), Митчелл (да), Сальгадо и Эльгейра (оба под вопросом), Риксен (да), Айяла (да), дель Неро (да), Фердинанд (под вопросом). Все были на ведущих ролях в лучших клубах Старого Света, выступали за национальные сборные, и ничто их, казалось, не объединяло, кроме разве что одного общего противника — Шувалова. Неужели их всех заставили и склонили к предательству поочередно? Но чем? Что посулили взамен? Чем угрожали? Ответить на этот вопрос было легче, чем на другой, — кто заставил? Против каждой фамилии в списке Шувалов стал делать отметки; против некоторых рисовал знак американского доллара, а против остальных — пистолет. Скоро выстроилась у него безупречно стройная иерархия: внизу защитники поплоше, добросовестные трудяги, с неба звезд не хватающие и баснословных гонораров не получающие (их Шувалов автоматически причислял к купленным), а на самом верху — дорогие, блистательные защитники, несомненно, гордые своим искусством и неспособные его так запросто продать.