Уилл Серф - Дориан - имитация

— Да уж.

Заключение паталогоанатома было кратким: покойный, тридцати пяти лет, страдал от множества вторичных, связанных со СПИДом инфекций. В конечном счете, одна из них рано или поздно прикончила бы его, однако он выбрал путь покороче и воспользовался пружинным ножом. Заключение: самоубийство.

Похороны были наискромнейшие. Проститься с Дорианом пришли только Фертик да Элен. Помимо утилитарных цветов, предоставленных похоронной конторой, единственным приношением оказался дорогой, но скромный букет весенних цветов. На приложенной к нему карточке — плотном прямоугольном куске многослойного картона с черной рамкой и короной из трех перьев — значилось просто: «С доброй памятью», а ниже стояла подпись: «Диана», сделанная почерком до того детским, что Элен не удивилась бы, увидев над «й» нарисованное от руки сердечко. А я-то думала, сказала она Фертику, что рассказы о знакомстве с ней это часть его мании.

— О нет, одно время, дорогая моя, он был более чем homme du monde [82] Человек светский (франц.). . Везде появлялся, всех знал.

— Но что же, в таком случае, произошло? Где все его друзья?

— «Друзья» слишком сильное слово. Говоря, что он знал многих, я вовсе не имел в виду, что он им нравился .

Если бы формальные визиты оставались еще в ходу, Фертик, пожалуй, предложил бы Элен переговорить с Генри Уоттоном, однако в ходу они не были, и он не предложил. Эти двое простились у ворот кладбища, выходящих на Харроу-роуд; Элен поехала подземкой на Тернем-Грин, а Фертика его водитель повез кружным путем — по террасам Ноттинг-Хилла и Кенсингтона — на юг, в Челси.

После того, как Генри Уоттон узнал подробности о смерти Дориана Грея, он продержался еще две недели. Его словно бы пугала мысль, что чистилище может оказаться подобием зала ожидания, который ему вовсе не хотелось делить со своим былым протеже. Лучше подождать, пока Дориан не усядется, наконец, в свой поезд, а там уж и самому собираться в дорогу.

Конец, когда тот наступил, оказался на удивление неожиданным. Уже несколько дней Уоттон, по сути, не осознавал приходов и уходов санитаров из «Макмиллана», которые меняли его преувеличенных размеров подгузники или повязки на пролежнях. Нечастые прикосновения дочерних либо жениных губ также оставались не замеченными, и даже шепотливым откровениям Фертика служило ответом лишь подобие мышиного попискивания. Единственным, что еще влекло внимание Генри Уоттона, была голова человека-качалки, которая появлялась в сохранившемся крошечном пятне обзора и покидала его. Вошла и вышла, вошла и вышла, вошла и вышла. Ротовое отверстие бедняги походило теперь на оскал черепа даже пуще, чем рот самого Уоттона. Нет, fin de siécle предстояло прикончить их обоих. Вошла и вышла, вошла и вышла, вошла и вышла. Потом, как-то после полудня, когда в доме стояла полная тишь, он остановился. Человек-качалка остановился. Лицо его появилось в поле зрения Уоттона да там и осталось.

Уоттон зашевелился, застонал, отрываясь от окуляра телескопа. Что за чертовщина творится? Он почувствовал, как на плечо его легла рука, и приподнялся в кресле, чтобы увидеть перед собой… человека-качалку.

— Ну как оно? — спросил тот.

— Виноват? — Уоттон был сбит с толку.

— Я говорю, «как оно», — повторил человек-качалка, — у кокни есть такое приветствие.

— А, да, да, вроде бы есть, — Уоттон в недоумении потирал уцелевший глаз, изумленный, что снова способен видеть все ясно, и пораженный тем, что видел.

— Что, неплохо гляжусь? — вблизи он оказался человеком красивым и сильным, с гранитными чертами лица, напоминающего лица морских капитанов былых времен. Шерстяной, замечательно чистый свитер украшали шедшие один за другим вязаные якорьки.

— В одном ты был прав, — человек-качалка отечески потрепал Уоттона по плечу.

— И в чем же?

— Я действительно отмерял секунды, минуты и часы. Но отмерял их исключительно для тебя.

— Для меня?

— Вот именно, — в конце концов, я же твой человек-качалка. А теперь в путь, старина, — он протянул здоровенную ладонь и помог Уоттону встать. — Надо двигаться; нам еще придется повозиться с парусами, если мы хотим прийти на место до наступления темноты.

— А что за место? — Уоттон замешкался, однако человек-качалка подтолкнул его вперед.

— «Олимпия» — мы идем в «Олимпию».

— О, прекрасно! Всегда хотел восседать рядом с богами.

— Жаль, в таком случае, что восседать тебе придется всего лишь рядом с другими эксгибиционистами, — усмехнулся человек-качалка. Но произнес он это sotto voce и Уоттон ничего не расслышал. Человек-качалка открыл эркерное окно и, по-прежнему придерживая подопечного за руку, побежал по канату вверх, к своему капитанскому мостику в многоквартирном доме. Уоттон успел еще оглянуться через плечо на свернувшегося в кресле клубочком, поскуливавшего на своем пути через послеполуденные часы Фертика, а потом устремил взор в будущее.