Уилл Селф - Дориан - имитация

— Ищщете припрятанные припассы, не так ли, мисстер Уоттон? — язвительно просвиристел Спиттал.

— Увы, в отличие от вас, никто мне для моих лекарств удобной тележки не выдал.

— Можете вы назвать хоть одну вескую причину, по которой мне не следует позвонить в полицию, мистер Уоттон? — Угроза эта была старательно проигнорирована. Уоттон отыскал ручное зеркальце и разглядывал в него свое изношенное лицо. — Я говорю, мистер Уоттон, какого черта я до сих пор не потребовал, чтобы вас арестовали?

— Вы все еще здесь, Спиттал? Простите, после того, как кто-нибудь обвинит меня в дурном поведении, я неизменно ловлю себя на том, что смотрюсь в зеркало — нечистая совесть так нарциссична. — А вот это было уже таким нахальством, что студенты встревожено зашушукались — какой окажется месть Спиттала?

— Вы, сколько я знаю, сегодня утром выписываетесь. С учетом этого, я намерен закрыть глаза на ваше поведение, — вздох студенческого облегчения, — если говорить напрямик, через несколько недель вы все равно уже будете мертвы, при вашем-то пристрастии к наркотикам, но как бы там ни было, обратно я вас в это отделение не приму.

Послышался бормоток несогласия — не ради таких поступков намеревались собирались посвятить себя ремеслу целителей юные Гиппократы, — к тому же они, в отличие от их консультанта, не считали массовое принудительное оскопление гомосексуалистов и наркоманов наилучшим средством борьбы с эпидемией СПИДа. Однако волновались они напрасно, Уоттон всего лишь принял позу еще более театральную. «В таком случае, вы обрекаете меня на Лондонскую клинику, а смерть в ней, боюсь, окажется мне не по средствам».

— Можете умирать, где вам нравится, лишь бы не в моем отделении для больных СПИДом.

— Ну еще бы, не будем же мы портить вам статистику, верно? Хотя вы не возражали бы и против смерти всех ваших пациентов, лишь бы сто процентов их умерли послушными, кающимися и одуревшими именно от вашего морфия.

— Что это, черт возьми, значит, любезный? — лицо Спиттала начало приобретать неприятный, лиловато-бордовый оттенок. — Здесь вам не ресторан, в который можно приходить со своей бутылкой.

— Ну уж да уж, еще как можно, — всхрапнул Уоттон, — только за откупоривание их вы дерете грабительскую цену.

— Вы намекаете на то, — Спиттал уже шипел от еле сдерживаемого возмущения, — что давали взятки моему персоналу?

Однако Уоттон, явно взбодренный это непривлекательной перепалкой, предпочел промолчать, предоставив пережившему окончательную метаморфозу Спитталу хватать, будто выброшенная на берег рыба, воздух ртом.

— По-моему, — произнес здраво оценивший сдвиг в расстановке сил Гэвин, — вы не вправе говорить пациенту, что его не примут обратно.

— Что?!

— Его придется принять, иначе он попадет в больницу Святой Марии и всем там расскажет о том, что здесь произошло.

— Вот только не надо, черт побери, указывать мне, что я вправе делать в моем отделении, а что не вправе!

Уоттон с большим удовлетворением следил за развитием конфликта. «Когда в целителях согласья нет, — задумчиво произнес он, — дело пациента идет на лад». Он мог бы сказать по этому поводу еще многое, но тут появился Бэз, покивавший ему из коридора стриженной головой. «А! — воскликнул Уоттон. — Похоже, за мной приехали.»

Спиттал, увидевший в этом возможность спасти свой престиж, распрямился в полный рост и покинул палату. Небольшое стадо будущих врачей послушно затрусило за ним.

— Ты пришел, чтобы забрать меня, ха-ха, хо-хо, хи-хи? — спросил Уоттон Бэза, как только все они удалились.

— Да, я позвонил утром Нетопырке и она попросила меня — у нее семинар в университете. Съездил в Челси и пригнал сюда «Яг», он ждет нас снаружи.

— Что же, тогда давай уматывать, — Уоттон принялся перегружать наркотики и сигареты из прикроватного шкафчика в преувеличенных размеров сумку для умывальных принадлежностей. — Моя жена — доктор гораздо лучший, чем вся эта шатия.

— До, но, правда, она доктор исторических наук, — подбросил требуемую реплику Бэз, помогая Уоттону выбраться из постели.

— Тоже верно, однако современная медицина, похоже, не способна избавить нас ни от смерти, ни от вульгарности.

Десять лет для колесных колпаков срок долгий и три из «ягуаровых» его не пережили. Торчавшие наружу болты сообщали машине конструктивистское обличье, как если бы некое увлекающееся механикой дитя могло в любой миг сорвать ее с дороги и липкими пальчиками снять колеса. Возможно, это же самое дитя уже успело поиграть с «Ягом» в песочнице, поскольку автомобиль, некогда просто неухоженный, был теперь попросту грязен, покрыт не только брызгами птичьего помета, но и другими окаменевшими фекалиями. Завистливое, инфантильное существо (хотя кому, собственно, оно завидовало — воображаемое это дитя?) испещрило один из боков «Ягуара» некими значками и символами, продрав долгие полосы в краске. Внутри машины протекшие над обшивкой десять лет также отложили несколько новых наносных слоев. Бедный «Яг», бывший когда-то такой же уверенной гордостью своей эпохи, как дородный эдвардианский джентльмен с дробовиком, стоящий за грудой настрелянной дичи, — своей, застрял теперь у «Дорчестера», на светофоре Парк-лейн (светофоре, которого в 1981-м не существовало), окаймленный со всех сторон более коробчатыми, более гладкими, более модульными машинами. Как будто дешевый, расфуфыренный мафиози затесался на фазанью охоту.