Уилл Селф - Дориан - имитация

Впрочем, сегодня французов здесь не наблюдалось — весь псведо-дворец находился в распоряжении нашего трио. Что и хорошо, поскольку, пока они резвились в его крохотных интерьерах, держась за руки, выделывая курбеты — двое мужчин раскачивали идущую между ними Октавию, точно ребенка, — становилось все более очевидным, что кислота забирает их все пуще и пуще. Они остановились, глупо хихикая с редким для них постоянством, и налегли животами на балюстраду сводчатого прохода, тянувшегося над маленьким внутренним двориком.

— Чувствую я себя на редкость странно, — сообщила Октавия.

— Я тоже, — признал Уоттон и, вытащив пачку «Боярд Маи», вставил в тонкие, бледные губы толстую, отвратительную сигарету.

— Ты всегда чувствуешь себя странно, — откликнулся Дориан.

— За исключением случаев, — Уоттон извергнул большой клуб дыма и проглотил примерно такое же количество самоуважения, — когда чувствую, что рядом со мной пребывает некто еще более странный.

Октавия, распялив пальцы, внимательно вглядывалась в них, как будто видела каждый впервые и никак не могла понять, для чего они нужны. «Тебе не кажется… мои ладони… такое ощущение, будто это набитые мясом кожаные перчатки, — даже под резким солнечным светом зрачки ее чудовищно расширялись, полностью вытесняя райки. — Может быть, все мы просто набитые мясом кожаные костюмы?»

— Только не говорите этого бедной Джейн, — сдавленно фыркнул Уоттон, — ей подобная мысль ничуть не понравится. Скажите лучше, что мы набиты зерном, — тогда она сможет вспороть нам животы, расфасовать полученное по кулям и отправить их бедным эфиопам.

— Ну да, это именно то, что им требуется, — Дориан, задравший спереди подол платья Октавии, бесстыдно тискал ее голый живот, — для улучшения пищеварения.

— Как странно, — простонала она. — Все вокруг слишком большое или слишком маленькое и скользит туда-сюда, в себя и из себя, как будто весь мир это тромбон.

— Замечательно, дорогая моя, — Уоттон похлопал ее по животу, — очень хороший образ.

— Никогда раньше не знала, — она покачнулась и ухватилась Дориана за руку, — что у мира есть пульс.

— Возможно, Генри, — Дориан брезгливо убрал ладонь Уоттона с живота Октавии, — ты мог бы проявить сейчас небольшую тактичность, оставив нас наедине?

— Возможно…

Вполне в характере Уоттона было настоять в этот миг на некой гротескной форме droit de seigneur [44] Право сеньора — право первой ночи (франц.). , как если б, доставив Октавию на Бендор, он получил право первым претендовать на ее галлюциногенный гимен. Но он ушел, не оглядываясь, и побрел по пустынным дворикам, и миновал миниминареты и, спустившись по каменным ступеням к скалистому берегу, присел там на корточки и уставился, явно потонув в безумных галлюцинациях, на мелкую зыбь, разбивавшуюся о камни у его ног. Во внутреннем ухе Уоттона схлестывались, сцеплялись и соударялись вихри и выкрики электрических гитар, как будто огромный оркестр Джими Хендриксов играл там «Идиллию Зигфрида».

На балюстраде же события шли своим тошнотворным чередом.

— Люди по большей части мертвы, верно, Дориан?

— Прогнили, это во всяком случае.

Дориан все еще тискал ее, одновременно помогая выбраться из трусиков. Он задрал платье Октавии до самых подмышек и перекрутил, закрепляя. И легко прикоснулся к ее обнаженным грудям, как если бы те были неживыми предметами.

— Но ты же не мертв, Дориан, ты такой красивый — такой живой, — она не отрывала взгляда от его лица — похоже, лишь красота Дориана и удерживала ее «я» от окончательного распада. Тем большую жестокость совершил он, повернув ее лицом от себя и согнув так, что Октавия уставилась вниз, за балюстраду. Теперь ей оставалось лишь лепетать, обратив пустое лицо к какому-то лишайнику: «Ты такой юный, и маленький, и неторопливый, и такой старый, старый-престарый.»

Но тут Дориан занялся ею с другого конца, и лицо осознавшей это Октавии исказилось, и наркотическую пустоту его стали заполнять письмена самого простецкого из насилий.

В больнице уже смеркалось. Уоттон загасил энную сигарету, смяв окурок, как смял и конец своего рассказа. «Разумеется, я не имел ни малейшего желания как бы то ни было обуздывать инстинкты Дориана. Готов признать, она выглядела изнуренной, но что же тут странного — чертова кислота оказалась первосортной. Не забывай, Бэз, в то время наш вирус был еще малышом во всем их семействе. В Британии от этой болезни умерло лишь несколько десятков человек и, насколько мы знали, все они были гулящими мужеложцами или ширялись прямо на улице. У меня нет причин связывать ее кончину — от воспаления легких, кажется, — с Дорианом».