Стивен Миллхаузер - Король среди ветвей

Эта молва не должна достичь Королевы.

Каюта моя мала и темна, и освещена лишь болтающимся на крюке светильником. Я придерживаю рукой доску для письма, а тени вытягиваются и сокращаются. Над головой моей раздается скрип матч и оттяжек, вой крепкого ветра. Итак, Томас идет под парусом — морем, в страну Лион…

Это Король послал меня, чтобы проверить молву. Ах, Томас, Томас, неужто и вправду ты думал, что подобная весть не пронесется по двору, точно воющий ветер?

Королева, услышав новость, испустила крик, который, сказывают, заставил оборотиться и стражу на стенах. Три дня она не показывалась никому на глаза. Когда же показалась — в тугом плате, с лицом густо набеленным и нарумяненным, с неподвижными серыми глазами, — то выглядела подобной искусному изваянию, измысленному Одо Честерским, дабы потешить Короля.

Глухой удар наверху — что-то катится, громыхая, — крики. Возможно, бочонок прокатился по палубе?

Решение Короля направить меня к Тристану я поначалу принял с удивлением, однако по здравому размышлению оно представилось мне необходимым и даже неизбежным. Король, для которого Тристан обратился в чудовищное затруднение, которого Король никак не может избыть, увидел в супружестве Тристана, хоть и ведомом лишь по слухам, чудотворное разрешение всех трудностей сразу. Его порожденный отчаянием мотив — это надежда. Тристан женившийся есть Тристан претворенный, Тристан побежденный. Это женитьба знаменует кончину предательской страсти Тристана к Королеве. Королева молода, Король еще полон сил; она погорюет, но по прошествии должного времени начнет исцеляться. Она поймет, что Тристан отвратился от нее безвозвратно, что один лишь Король любит ее с неизменною страстью. Все это читал я в его нетерпении, в его пугающей решимости. Он уже готов простить Тристану все, как будто страсть племянника к Королеве была лишь преходящим, не очень серьезным, вполне понятным и даже достойным хвалы эпизодом его буйной молодости. Король забывает, что молодость Тристана была далеко не буйной, что он славился преданностью и послушанием. Король забывает, далее, что преданность Тристана, его глубокое чувство чести, чистота сердца, рыцарский обет, им принесенный, служение духу рыцарства, абсолютная, неколебимая верность и на миг не удержали его то того, чтобы обманывать всех и всякого при дворе и раз за разом утолять желание, пробужденное в нем Королевой. Что же до Королевы, ее любовь к Тристану становится с каждым днем все более отчаянной. Видимо, дар отречения ей не дан.

В последний день Брангейна сунула мне в ладонь перстень Королевы, который я должен буду доставить Тристану.

Королеву переполняют страхи, Короля — надежды, а я плыву по морю на корабле, колеблемом волнами.

Я пишу эти строки в замке Тристана, у себя в спальне. Прошел уже день, как я прибыл сюда. Спальня смотрит на утес, высоко вознесясь над серо-зеленым морем. Из окна моего видны узкий берег и неровные линии волн. Далеко направо, где утес выдается вперед, различается иссиня-черный лес и вереница схожих с зубами холмов.

Молва не солгала. Я познакомился с Изольдой Белорукой. Она почти еще девочка, волнующая в юной ее прелести. Самое в ней поразительное это кожа на лице, которая словно бы светится, точно сосуд сквозистой слоновой кости, в коем горит свеча. Лицо ее создано для счастья. Глаза грустны.

Я знаю, кто она, эта прелестная новобрачная. Она — Изольда, лишенная безудержности, порывов и извержений красоты, присущих той, другой Изольде. Тристан, жизнь которого пребывает в ужасном беспорядке, обвенчался со спокойствием, совершенством, невинностью, со всем, что не способно глубоко его тронуть.

Сегодня после полудня, когда мы остались одни, я передал перстень, вверенный мне Королевой. Тристан принял его — взглянул на меня и вдруг, склонясь над своей ладонью, страстно поцеловал мое приношение.

О супружестве своем он ничего не рассказывает.

Вечер следующего дня. Только этим утром попросил он сказать ему новости о Королеве. И когда высказывал просьбу, все тело его напряглось, как если бы он просил хлестнуть его по лицу.

Здешний слуга разговорился с одним из моих слуг. Тристан, сказал он, возлежит с женой, но не касается ее. Она остается девственницей.

Несчастный замок! Да и могло ли быть иначе?

За морем Королева лежит, бодрствуя, в королевской опочивальне. Всю долгую ночь думает она о новобрачной, о Тристане, спящем в объятиях жены. В спальне Тристана лежит, бодрствуя, Король; он думает о Королеве, одинокой в ее постели, о Тристане, смеющемся со своей новобрачной. А здесь, в замке Тристана, лежит, на ведая покоя, Тристан, лежит близ прекрасной Изольды, Изольды, которая не Изольда, которая никогда и не сможет стать Изольдой, которая, осмелясь носить имя Изольды, обрекла себя на то, чтобы лежать рядом с ним нетронутой, нелюбимой и непрощенной. Изольда Белорукая лежит, белая и недвижная, под покрывалом. Руки ее скрещены на груди. Глаза остаются открытыми в темноте.