Юхан Харстад - Где ты теперь?

До позднего вечера машинка наша протаптывала колеи во влажном снегу, мы возводили маленькие препятствия и соревновались, у кого из нас она проедет быстрее. Сходив на Фабрику, я принес из «Гардероба А» секундомер и захватил на складе шоколада. Поначалу у Софуса получалось лучше, чем у меня, его пальцы более ловко нажимали на кнопки, он угадывал каждую выбоину на асфальте и знал, как лучше ее преодолеть, чтобы не потерять время. Однако я мало-помалу взял себя в руки и несколько раз обошел его. Но я в основном предоставлял мальчику возможность выиграть, и он ел причитающиеся победителю шоколадки, держа их липкими руками и гоняя машинку по мокрому снегу.

Момент для снимка на пленку «Кодак». Опять.

– Твоя очередь, – сказал Софус, передавая мне пульт. Я взял его, а Софусу отдал секундомер, и тот начал отсчет: на старт, внимание, марш!

Пока я стоял с пультом, я вспомнил о его подружке, к которой он шел в гости, когда я встретил его в прошлый раз. В первый раз. Ее звали Оулува. Это я запомнил. Я хорошо запоминаю имена.

– А где сейчас Оулува? – поинтересовался я, пока машинка объезжала один из валунов на холме.

Софус посмотрел на меня так, будто мы с ним были давними приятелями, словно я тоже хорошо ее знал.

– Не знаю, – ответил он.

– Ты с ней больше не общаешься?

– Нет.

Молчание.

– Она собирается переезжать.

– В Торсхавн?

Он покачал головой:

– В Копенгаген.

– И когда же?

– В январе.

– Жалко.

– Да.

Машинка наткнулась на выстроенный нами барьер и подпрыгнула, а потом со шлепком опустилась на землю, и резиновые колесики ненадолго забуксовали, прежде чем я смог развернуть машинку и направить ее в нашу сторону.

– Она ведь тебе нравилась, правда?

Софус не ответил.

– Когда она уедет, у меня будет индивидуальный учитель, – только и сказал он. Я подумал об НН – как, преодолевая ветер и непогоду, учитель добирался на Мюкинес и преподавал ей историю, рассказывал о том, что в мире повсюду и всегда идут войны. О том, что мир вокруг нее вертится так быстро, что ориентироваться в нем почти невозможно, невозможно остановиться, и именно из-за этого волны здесь такие высокие, а ветры – такие сильные.

– А если бы ты мог, ты бы тоже переехал? – спросил я.

– Нет.

Машинка подъехала к нам, жужжа и разбрызгивая в стороны снежную кашу.

– Кто-то должен остаться. Иначе нельзя, – сказал я. Обращаясь скорее к самому себе.

Софус склонился к циферблату секундомера, чтобы получше разглядеть время. Она собирается переезжать. И поэтому он больше не хочет с ней общаться. Проще забыть тех, кто рядом, чем тех, кто уже уехал.

– Тебе ведь она нравилась, верно?

Машинка пересекла финишную черту и резко затормозила, преодолев дистанцию за 1,23 и 22 секунды.

– Ну да. Может, пойдем домой?

– Пойдем.

Подняв машинку, Софус отряхнул рукавом налипшую грязь, и мы побрели к дому. Родители сидели в гостиной и смотрели телевизор. Где-то с четверть часа Софус посидел с нами, а потом ему сказали, что пора ложиться, и он поплелся в ванную. Я слышал, как он чистит зубы и зевает.

– Ему теперь будет одиноко, – сказал я, – Софусу. Оулува ведь уедет.

– Он про это рассказал? – спросила Сельма.

– Сказал только, что она ему нравилась.

– Да, они почти с самого рождения дружили.

– А почему они вообще переезжают в Копенгаген?

– Йенсу Хенрику предложили там хорошую работу, – сказал Оули.

– Ее отцу, – пояснила Сельма, – Йенсу Хенрику. И еще у них там родственники.

– Здесь больше нет детей?

– В Гьогве?

– Да.

– Нет. Больше нет. Остался только Софус.

Он вернулся в гостиную в пижаме. Родители поцеловали его в лоб, а мне он пожал руку, со мной целоваться ему не пристало.

– Бай-бай, – сказал он перед уходом.

– Спокойной ночи, – ответил я.

Я до ночи просидел у них. На дворе по-прежнему царило Рождество. Оули достал бутылку коньяку, и мы уселись в креслах с бокалами. Оули рассказывал, как обстоят здесь дела с ловлей рыбы, про саму рыбу, про лодки, которые затонули или исчезли безвозвратно и о которых лишь сообщили, что они пропали без вести. Рассказал о мемориале в память о моряках, который находится рядом с церковью. Я его не видел. Там я не был.

– Сходи как-нибудь, – порекомендовала Сельма, – может, ты тогда больше поймешь и о Фарерах.

– Да, – согласился я, – возможно.

Вот так мы и разговаривали. Легко и непринужденно, беседа в духе рождественских праздников. У Оули в гавани была хорошая весельная лодка, и он сказал, что мы можем ее брать, если нам захочется порыбачить. Пользоваться ей можно когда угодно. И разрешения спрашивать не надо. Можно просто брать. А позже, когда я уже собирался уходить, мы опять заговорили о Софусе. Стоя в прихожей, я обувался, а Оули с Сельмой стояли в дверях. Я выпрямился и протянул руку. Сельма пожала ее.