Юхан Харстад - Где ты теперь?

Однако дверь оказалась заперта. Когда я позвонил, мне не открыли. Не было никакого встречающего комитета и нарастающих оваций, никто не бросился мне на шею, не было признаний, что по мне скучали. Ничегошеньки. На минуту меня охватил ужас, уже испытанный в Йерене, я дергал за ручку, но дверь не поддавалась, она была крепче крепких. Я обошел дом, но все окна оказались закрыты, и мне оставалось лишь ждать, пока кто-нибудь не вернется. Присев у двери на коробку с книгами, я вытащил еще один свитер и шапку, оделся потеплее и, положив на колени рюкзак, изо всех сил съежился, чтобы на меня меньше капало. Но у меня плохо получилось: текло на меня отовсюду, вода просачивалась сквозь одежду, я мерз и жалел сам себя. Я говорил, что мне следовало позвонить заранее и предупредить о приезде, как сделал бы любой нормальный человек, а я вместо этого решил сыграть в чертика из табакерки. Сложность заключалась лишь в том, что открывать табакерку было некому.

По-моему, я задремал, и я точно промок до костей, когда возле Фабрики наконец остановилась машина. Дверцы открылись, и они вышли, все вместе. Я сливался с дождем, и сначала они меня не заметили. Я поднялся, и они, резко остановившись, уставились на меня так, словно глазам своим не могли поверить.

– Матиас? – удивилась Анна. Она подошла поближе. Я стоял на месте.

– Господи, ты что здесь делаешь? – Теперь они все подошли и окружили меня. Должно быть, я выглядел насквозь мокрым. Эдакий взъерошенный тупик, сбитый с толку погодой.

– Мне было скучно, – ответил я, – вот я и приехал раньше. Сюрприз.

– И давно ты здесь сидишь? – спросил Хавстейн.

Да, наверное, не один час. Я до нитки промок.

– Не очень, – ответил я, – а сколько времени?

Без четверти двенадцать. Просидел я тут долго. Это было ясно каждому.

– Где вы были?

Карл посмотрел на меня:

– В кино ездили. Мы же не знали, что ты приедешь.

Мы еще пару секунд помолчали, а потом наша встреча стала больше походить на тот прием, которого я ожидал. Начались объятия, появилась радость от моего возвращения. Настроение у всех улучшилось, они принялись шептать друг дружке, что я, должно быть, добирался сюда вплавь.

– Пойдем, хоть переоденешься! – приказал Хавстейн, и я пошел за ним, а следом за мной – все остальные. Карл нес мой рюкзак. Поднявшись к себе в комнату, я стянул мокрую холодную одежду. В рюкзак тоже просочилась вода, поэтому я одолжил одежду у Хавстейна, но брюки оказались слишком короткими, а рубашка была мне велика. Ну вылитый Чарли Чаплин. Когда я спустился в гостиную, вид мой всех развеселил, Карл открыл бутылку вина, а Анна подошла к музыкальному центру и включила музыку. Я огляделся. Все они здесь. Палли. Карл. Анна. Хавстейн. Но что-то было не так. Найди одно отличие. Не было Софии, и, если присмотреться, по лицам остальных было заметно, что им тоже ее не хватает. Именно в тот момент я осознал всю оглушительность этой пустоты, словно тысяча собак вдруг перестали лаять. И я понял, насколько важно мое возвращение, потому что Фабрика изменилась, ее словно наизнанку вывернули. Мебель и люди – все вроде на своих местах, как и прежде, однако все целиком было совсем непохоже на то место, которое я увидел, появившись здесь в первый раз. Мы словно ждали, что дверь вдруг откроется, кто-то войдет и скажет: «Привет, а вот и я». В тот вечер, за смехом, рассказами, обсуждением наших планов и идей, крылось осознание того, что мы бы всем пожертвовали, все бы отдали, лишь бы София могла вот так вернуться. И если бы это было в моих силах, я повернул бы вспять ветры, нагнал бы туману и вызвал бури. Я бы изменил полярность земли, чтобы компасы вышли из строя. Но все устроено совсем по-другому. Ты ничего не можешь сделать. Потому что Земля прочно висит в вакууме и тебе ее не сдвинуть ни на сантиметр. Тебе остается лишь ждать в надежде, что тебе рано или поздно полегчает, через пару недель, месяцев, через год, но однажды обязательно полегчает. Придет день, и ты опустишь плечи, начнешь ровнее дышать, пульс замедлится, ты поднимешься со стула и перестанешь слепо и равнодушно смотреть перед собой. Ты опять сможешь ходить, шаг за шагом, ты подойдешь к двери, откроешь ее, выйдешь к солнцу или под дождь, однако идти тебе придется осторожно, потому что, пока тебя не было, мир немного изменился, и совсем не так, как тебе бы хотелось. Однако ты заново, метр за метром, учишься ходить, и в один прекрасный день движение налажено и ты опять переходишь дорогу на зеленый свет, у тебя появляются новые ценности, ты начинаешь заботиться о ком-то еще, лето сменяет зиму, время летит, и ты стараешься поспеть за ним, дождь превращается в снег, а тот вновь тает. Ты решаешься наконец выбросить старые газеты, скопившиеся в подвале, ты вытаскиваешь на улицу мешки, битком набитые газетами, и тут-то ты понимаешь, что не можешь определить, о чем именно ты скучаешь сильнее – о людях, которых больше нет, или о чувстве надежности, которое ты тогда испытывал. Ты улыбаешься, и улыбка твоя сперва робкая, потому что ты понимаешь, что эти два понятия невозможно разорвать, все остальное может быть бессвязным, но дорогие тебе вещи всегда связаны и ты по-прежнему здесь.