Ирина Кисельгоф - Журавлик по небу летит

Я засунул в рот молочную ириску и закрыл глаза. Вместе с запахом молочных ирисок ко мне пришла Лизка и глянула на меня своими огромными глазенапами. Во мне завиляла хвостом дурацкая щенячья радость. И я улыбнулся до самых ушей.

– Не знаю, – в ответ вздохнула она. Фекла!

А если она все же Сашку?.. Ой, я попал! Ой, попал! В малявку! Ну что с ней делать? Она же ни бе, ни ме… Ну почему мне так хреново, а я при этом улыбаюсь? Как последний придурок! Кто-нибудь скажет? Я вздохнул как старик. Голова вообще не варит. Как жить дальше?

Жить не хотелось, но приходилось. Я вышел в аэродинамическую трубу и увидел Лизку. Струсил, хотел уйти, но зачем-то остался. Она сидела на кровати, маленькая и худенькая. Голова опущена, хохолок поник, руки на коленях, а ладошки лодочкой. Я сел рядом и стал молчать. Нам обоим было не по себе, но ей хуже: она не повернула головы, а я повернул. У нее на ресницах висела прозрачная капля. Она сверкнула на солнце радугой, покатилась по распрекрасной щеке и упала на ее ладонь. И на меня накатило затмение мозга. Мне захотелось взять ее ладонь и дотронуться губами до того места, куда упала радужная капля. Честное слово! Я не вру!

– Ты как? – вместо этого прохрипел я.

Она заревела тихо-тихо. Лицо в ладошках, сложенных лодочкой. Плечи трясутся. И все.

– Лиз, ты чего? – я прокашлялся. – Скажи.

Она помотала головой, хохолок забился маленьким флажком.

– Кто-нибудь обидел? Скажи. Я тебя от кого хочешь защищу!

– Миша, – вдруг сказала она своим тоненьким голосочком. – Помоги мне, – и подняла голову.

Я обмер. Из ее огромных глаз вынырнули две моих головы с синими блюдцами. Ни лба, ни подбородка. Четыре синих блюдца. Все! Ее глаза наполнились слезами, четыре синих блюдца захлебнулись.

– Чем? – выдавил я.

– Мне нужно найти моего отца.

– Так он жив? – поразился я.

– Да, – не сразу сказала она, отвернулась и закорябала ногтем по спинке кровати.

– Так надо мать твою спросить. Она скажет, – неожиданно возгорелся я. – Надави, если что.

– Не надо! – крикнула она.

Я задумался. Как искать человека? Тем более Лизкиного отца.

– Может, спросить у родственников? У деда с бабушкой. Или они молчат?

– Они умерли, – еле слышно ответила она.

– Не все же родственники умерли. А со стороны отца? Ты их знаешь?

– Нет.

Вот это да! У Лизки имелась тайна, а у тайны была конспирация – дай бог!

– Ну, – протянул я. – Надо проверить документы. Письма старые. Фотографии. Они есть?

– Не знаю, – неуверенно произнесла она.

– Как? – удивился я еще больше.

Что такого, если кто-то из родных умер? Всегда что-нибудь остается на память. Это нормально. У моей бабки полно фотографий деда. И родственников, и друзей, и сослуживцев. Даже тех, кого она не помнит. У нее весь письменный стол и секретер забиты документами. Их можно часами изучать.

– Ты хоть что-нибудь об отце знаешь?

– Он был очень хороший человек. – Лизка с вызовом взглянула на меня. – Мне мама говорила.

– А больше ничего?

– Ничего, – Лизкин голос задрожал. – Я спрашивала, она начинала плакать. И я бросила это дело. Маму было жаль.

Я вдруг подумал, что мне повезло. У меня есть батя, мама, а у Лизки нет. Не по-человечески это…

Лизка прерывисто вздохнула. Я взял ее за руку. Ее ладошка была меньше моей раза в два, холодной и мокрой, совсем замерзшей от слез.

– Ты почему куртку не надеваешь? – спросил я, как мать родная.

– Забыла, – снова вздохнула она.

Я рассмеялся. Она подняла голову и уставилась на меня. Ее глазищи были красными от слез, нос сопливый, а губы сложились буквой «о». Мне в голову полезло черт-те что. Я разозлился сам на себя до жути. Олух!

– На! – Я сдернул с себя куртку и набросил ей на плечи, а получилось с головой.

Солнце заблестело вокруг Лизки синим светом моей старой куртки. И она затихла в синей палатке, как ее одинокий кенар. Один хохолок наружу. Я тихонько потрогал его пальцами, он закрутился вопросительным знаком.

– Лиз, – позвал я и раздвинул палатку.

На меня внезапно обрушились ее глазенапы и запах молочных ирисок. Мое сердце забилось и прыгнуло прямо в горло.

– Не надо! – жалобно сказала она. И я чуть не умер.

– Иди, – сказал я чужим голосом.

Она покорно встала, и старая синяя куртка свалилась вниз. Мне не хотелось смотреть, как она уходит. Я глядел на небо. Надо мной зависли облака, надув толстые щеки, а соломенное солнце шпарило вовсю. И чихать ему было на надутые облака. И на меня тоже.