Ирина Кисельгоф - Журавлик по небу летит

Я сто раз стучал Лизке в окно, ее не было дома. Наконец она явилась домой; я забарабанил пальцами по стеклу, она залезла на подоконник и открыла форточку. Первое, что я увидел, были ее ноги. Черные ноги, сквозь которые шел электрический свет. Ноги начинались от потолка и росли прямо ко мне. В черную, аэродинамическую трубу моей улицы.

– На звезды пойдешь смотреть? – спросил я.

– Я замерзла, – ответила она тоненьким голосочком, и я вспомнил слезы в ее глазах.

– Ну, че ты? Пошли, по Луне пошляемся. – Я услышал себя со стороны, и мне стало противно. Я чуть не хныкал, типа «Лизон, прости, я больше не буду».

– Нет. – Она переминалась с ноги на ногу, ей хотелось уйти, а мне хотелось… Не знаю чего!

– Я тоже мерзну! – грубо сказал я. – Давай туда или сюда.

– Ладно, – покорно ответила она своим тоненьким голосочком. Я чертыхнулся и послал себя в баню.

Она смотрела в телескоп в одном свитерке и дрожала. Не знаю, что на меня нашло, но я снял куртку и протянул ей.

– На! Замерзнешь.

– А ты? – Она развернулась ко мне, ее глазенапы сверкнули телескопическим светом.

– Тебе какая разница? Предлагают, бери!

Что я так ору? Как больной слон. Если бы она не согласилась, я бы, наверное, ее прибил. Она нацепила куртку, ее глазенапы снова сверкнули телескопическим светом.

– Давай вдвоем. Ты же мерзнешь, – сказала она.

Я решил не корчить из себя красну девицу, и мы оказались под одной крышей, то есть под моей курткой. Она глазела в телескоп, и от нее пахло молочными ирисками. Этот запах пригнало ко мне не ветром, а девчонкой по кличке «Малявка». Чего он отозвался в моих телесах? И не ниже пояса, а выше. Со мной такого раньше не случалось, и я не мог понять, хорошо это или плохо. То есть и не старался понять, а просто дышал запахом молочных ирисок, пока малявка, как ни в чем не бывало, глазела в телескоп.

– Я нашла на ней дорогу, – сказала она. – Она начинается в чистом поле и заканчивается в горах. Зачем она?

– Дай, гляну.

Она подвинулась, запах молочных ирисок стал сильнее и ближе. Я сразу нашел черно-синюю дорогу на серо-голубой лунной земле. Дорога была узкая, с Земли на ней не развернуться, а там… Фиг знает.

– Нашел. И че? – спросил я.

– Как думаешь, кто по ней ходит?

– Пока мы с тобой, – хохотнул я.

Она засмеялась, я тоже. Хеппи-энд!!! Точнее, зе хеппенд. Англосаксы – народ-позитифф. Спрашивают, что случилось, заранее намекая на счастливый конец. Или неохота слушать чужое нытье?

Все должно было пойти по-прежнему, но почему-то мне все время не по себе. Я засыпаю, и мне снятся дурацкие сны. Я парю в открытом космосе без гермошлема и вижу перед собой четыре галактических глаза, они вращаются с бешеной скоростью и уносятся черт-те куда. Глаза с виду одинаковые, но я знаю, что это не так. У меня миссия – найти между ними разницу, а я не могу. Я каждую ночь слышу занудный манок – где кроется истина? И выхожу как зомби в черный космический вакуум, где нет ни капли солнечного дождя. Я ищу галактические глаза, а они улетают все дальше и дальше, чтобы затеряться в открытом космосе под музыку «Dire Straits». Короче, миссия невыполнима. Блин!

Мишке досталась от дяди коллекция винила и проигрыватель «Вега» с двумя колонками. Они пылились на шкафу до поры до времени, пока Мишка не засунул туда свой нос. Он засунул туда свой нос и подсел на «Dire Straits». С утра до вечера обволакивающий, вкрадчивый тембр Марка Нопфлера. Раз за разом частное расследование по замкнутому кругу черного винила. И Мишка, сидящий на диване с поджатыми ногами. Глаза закрыты, колени под подбородком, голени туго спеленуты руками. Ночь напролет. Без света.

– Что там такого? – спросила я.

Он открыл глаза, его невидящий взгляд проскользнул сквозь меня тихой двухголовой змейкой. Я ждала, он молчал.

– Там не бывает дождя, – наконец ответил он.

– Где?

– В местах, где надо искать истину.

Я представила великую сушь. Ни единого деревца, ни крошечного кустика. Валуны, мелкие камни, выжженная, красная земля, упертая в прожаренное солнцем красное небо. И тихие двухголовые змейки, тянущие самих себя в разные стороны. Как Тянитолкай. Бац! Солнечный удар в чешуйчатую кожицу, змейки сцепились головками и покатились раскаленными свернутыми кольцами. Шурш-шурш-шурш. Прямо к солнечной призме, в которой кроется истина.

– Ты ищешь истину в музыке Нопфлера?

– Нет, – нехотя ответил он. – Там ее быть не может. Просто для каждого свой манок.

– Какой еще манок? Расскажи, – попросила я.