Томас Бруссиг - Солнечная аллея

Бернд поднял руку, Пик Мюггельберг подошел к нему и вручил второй избирательный бюллетень, который Бернд, незаметно присоединив к первому, аккуратно сложил вдвое, после чего, опять же незаметно для ординарца, сунул свой сдвоенный бюллетень в избирательную урну. Полчаса спустя Пик Мюггельберг торжественно отрапортовал, что весь личный состав казармы, еще до девяти утра, в парадной форме, как один, отдал свои голоса на выборах. Это был небывалый показатель политической активности. Однако при открытом подсчете результатов, произведенном опять-таки в присутствии всего добровольно собравшегося по приказу личного состава, обнаружилось, что 578 зарегистрированных избирателей подали 579 голосов «за». Пик Мюггельберг, решив, что ординарец просто обсчитался, приказал пересчитать — результат получился тот же. Тогда пересчет повторили снова, на сей раз разложив бюллетени стопочками по десять штук — с тем же успехом: 579 голосов «за». Пик Мюггельберг пересчитал количество избирателей в избирательных списках — 578 человек. Только тут до него стал доходить смысл случившегося, и его бросило в жар. Ведь он же хотел первым из руководителей избирательных участков рапортовать об успешном завершении выборов, самое позднее в 18.03 доложив наверх о стопроцентном результате. И вдруг такая незадача! Снова и снова, с возрастающим отчаянием, пересчитывал он бюллетени. В конце концов даже подключил к подсчетам салажонка, который после армии собирался поступать в университет на математическое отделение. Короче, проходили часы, а официального объявления о результатах выборов все не было, ибо среди сводок, ожидаемых и поданных с двадцати двух тысяч избирательных участков, недоставало сводки с одного-единственного. А на этом одном - единственном обнаружился один голос лишний. Примчавшийся в часть незадолго до полуночи партийный руководитель районного масштаба рвал и метал: 578 избирателей могут отдать 578 голосов, и точка, а если обнаружился еще один голос, значит, он недействителен!

— Да, — обреченно соглашался Пик Мюггельберг, — мы тоже так думали, но тогда получается, что 578 избирателей подали 578 голосов и еще один голос, недействительный.

Партийный руководитель разъярился пуще прежнего и, желая наглядно растолковать Пику Мюггельбергу, что такое недействительный голос, выхватил из кучи бюллетеней один, чем-то от остальных отличавшийся, — это был бюллетень Томаса, сложенный в знак особого гражданского протеста не вдвое, а вчетверо.

— Недействителен, значит — не имеет значения!

В итоге Пик Мюггельберг согласился отрапортовать наверх, что на его участке 578 избирателей подали 578 голосов «за». В Центральной избирательной комиссии наконец-то вздохнули с облегчением. Однако на следующий день по стране поползли нехорошие слухи: дескать, столь запоздалое обнародование итогов выборов косвенно свидетельствует об их фальсификации. По другим слухам, телефонная связь в стране разладилась окончательно и работает настолько безобразно, что даже результаты выборов в Берлин передать невозможно. Западная пресса строила догадки о некоей внутрипартийной оппозиции, которая тихим саботажем подсчета голосов выставила руководство страны всему миру на посмешище, как медведя в цирке. А причиной и виной всему был один Пик Мюггельберг. В наказание за что его приговорили к выступлению на ближайшем партийном съезде. Съезд состоялся полтора года спустя, незадолго до того, как Бернд и Томас благополучно дотянули до дембеля. Узнав про наказание ненавистного командира, Бернд сказал:

— Вот уж не думал, что когда-нибудь буду так радоваться партийному съезду.

Впрочем, это было одно из последних нормальных предложений, которое от него услышали, — в дальнейшем он изъяснялся все непонятнее, хотя, несомненно, и на родном немецком языке. Незадолго до дембеля, когда Бернд на выходные приехал домой, госпожа Куппиш попросила сына за обедом:

— Бернд, ну расскажи все-таки, как гам в армии? Мы даже представления не имеем, как там и что.

Жуя, чавкая и глотая, Бернд начал ей отвечать. Вся семья с напряженным вниманием его слушала и мало-помалу приходила в оторопь. Никто не понимал ни слова. Сперва все решили, это просто оттого, что Бернд говорит с полным ртом, но чем дольше он говорил, тем яснее становилось, что за время армейской службы Бернд освоил некий совершенно новый немецкий язык.

— Не-е, духом быть вообще мраки, — начал он. — От одних чилимов очумеешь! А кто прибуреет, тому машку таскать. Дед себе припухает да шарится, и даже если вдруг комод при соплях да во всем нулевом придет, которому до приказа еще тянуть и тянуть, и гарцевать начнет, мол, «улетел мухой!» или «упал на пола!», дед ему только годичку свою покажет или хоть борзухой повернется, и всё, комод разом затухнет, резко так. А пока ты дух, это, во-первых, полный обсос, а во-вторых, круглые сутки гнись, шурши да лётай, и если замок или там прапорюга-кусоктебя выщипнет, всё, кранты, либо напрягайся, либо так и будешь гнить на полах, на тумбочке или на дискотеке. Старлей-полугодичник — тому все до фени, день да ночь, сутки прочь, полгода отстукало — он и распогонился. Зато кадеты да портупеи — вот те лютуют. Я уже на стодневке был, в отпуск попросился, так полкан, крыса шерстяная, только в увал отпустил. Ему же до пенсии сколько лет еще портянки нюхать, вот он и будет нашего брата от призыва до дембеля вчерняк мурыжить.