Томас Бруссиг - Солнечная аллея

У Волосатика тоже слезы выступили на глазах, когда он услышал, какая судьба постигла единственный в пределах его видимости и досягаемости оригинальный альбом «Exile on Main Street».

Слезы эти высохли, лишь когда Волосатик прослышал о спекулянте по кличке Финка, которого так прозвали за необычайную худобу; якобы он стоит обычно под эстакадой городской железной дороги и торгует пластинками, которые добывает никому не ведомыми, особо темными путями. Одни говорили, что на самом деле он работает в органах, другие — что он вообще агент сразу трех разведок, а кое-кто уверял, что главное его ремесло — поставлять дипломатам разбитных девиц для вечеринок «топлес». Еще ходили слухи, что он просто подрабатывает элитным извозом — катает дипломатов на Балтийское побережье, а плату берет западным товаром и шмотками. Это, кстати, очень походило на правду, ибо под мостом он стоял неизменно по вторникам с шести до семи вечера, в такое время какой дурак захочет тащиться за 250 километров к морю?

Когда Волосатик в означенное время прибыл на означенное место, он и вправду еще издали углядел под мостом тощего верзилу, напряженно глазеющего в одну точку, с квадратной, увесистого вида, матерчатой авоськой. Хотя наступали сумерки, на нем были темные очки. Очки произвели на Волосатика столь сильное впечатление, что он поначалу подойти не осмелился, а решил понаблюдать за происходящим со стороны, присмотреться, какие тут порядки. Клиенту полагалось сперва сделать заказ, который Финка неизменно сопровождал уничтожающим комментарием.

— Дилан? На что он тебе сдался? Там, у них, он давным-давно полный нафталин.

— Bee Gees? Эти евнухи попсовые, этот вонючий скулеж для дискотеки?

— С тех пор как Брайан Джонс зажмурился, о «Стоунзах» вообще можешь забыть.

Финка мог позволить себе задаваться сколько угодно, ибо и в самом деле умел раздобыть все. Когда Волосатик, наконец, заказал ему «Exile on Main Street», но непременно запаянный, Финка только скривился:

— Ясный болт, запаянный. Или ты думаешь, я стану эту хренотень слушать?

Три недели спустя Финка и впрямь притащил в своей авоське запечатанный дубль «Exile on Main Street», но потребовал за него с Волосатика триста марок.

— Как триста? — опешил Волосатик. — Да мне за такие деньги на каникулах месяц горбиться.

— И правильно. Если «Стоунзы» ради этого месяц в студии парились, то уж тебе-то сам бог велел тоже месяцок попариться.

— Но у меня нет трехсот марок.

— Тогда, может, полсотни западных?

— Да нет, и полсотни западных нету, — сокрушенно проронил Волосатик.

Финка только презрительно хмыкнул, и заветный запечатанный дубль снова исчез в недрах его авоськи.

— Выходит, парень, у тебя на полсотни западных недостача, — холодно заметил он.

Волосатик и это вынужден был проглотить, он только пообещал обязательно вернуться, когда бабки раздобудет. По-моему, именно в те дни Марио и сказал, что Волосатик свой «Exile», наверно, так никогда и не послушает — у него рука не поднимется оригинальный, запаянный альбом вскрыть.

— Желать чего-то вообще куда интереснее, чем иметь. Взять хотя бы женщин, — изрек Марио, и все, кто слышал его слова, согласно закивали, а про себя с завистью подумали: «Ишь ты, что ему уже известно!»

Музыка тогда была прекрасна, куда лучше, чем сегодня. Это скажет вам любой, кому уже в ту пору посчастливилось иметь кассетный магнитофон. Тогда все и всё переписывали. «Дашь переписать?» — важнее этих слов тогда просто не было. У кого-то была пластинка, он давал другим ее переписать. Сегодня весь мир давно слушает компакт - диски. Ясное дело, они лучше, но в пластинках было куда больше очарования. Сейчас, если компакт - диск даже слегка поврежден, слушать его невозможно, он прямо по душе скребет, и звук этот, к тому же, вызывает ярость, тогда как в подобном дефекте на пластинке было что-то музыкальное и даже убаюкивающее, по крайней мере, после шести-семи прослушиваний ты к помехе привыкал, она становилась тебе как родная. Пластинки брали и руки бережно, любовно, чтобы, не дай бог, не стук нуть, не поцарапать, ведь они такие чувствитель ные. Пластинка дарила человеку чувство, что он держит в руках нечто драгоценное. Стоит только вспомнить, как Волосатик со своими пластинками обращался, как благоговейно вынимал их из кон вертов, как брал только за середину и кант, как даже конверт только за краешек брал… Очкарик собственные оригинальные английские диски по реписал себе же на жалкий кассетник ЦК-20 и слушал только с магнитофона, потому что от иголки, как он считал, пластинки «заигрываются». Марио — тот свой «импорт» слушал исключительно в одиночку, чтобы кто-нибудь ненароком не толкнул проигрыватель. Он даже ходил при этом на цыпочках, боялся, как бы от его шагов иголка не подпрыгнула и не поцарапала пластинку. И все равно — всегда находился кто-то, кто не жадничал и «давал переписать». Для этого встречались специально и переписывать садились вместе — две-три пластинки, а то и больше, но иногда и только одну, особо драгоценную. И не нужно было знакомства, ни дальнего, ни близкого, — достаточно было просто любить одну и ту же музыку. Не обязательно было даже говорить друг с другом, можно было просто молчать и вместе предаваться вечности, чувствуя, каково это — становиться настоящим мужчиной. Музыка, под которую это происходило, могла быть любой — все равно она была классная.