Айрис Мердок - О приятных и праведных

Миссис Макрейт, подсев к Дьюкейну, лихо закинула ногу на ногу. Дьюкейн пригубил вина. Если она и впрямь задумала опоить его приворотным зельем, он сейчас не имел бы ничего против. В комнате потянуло спиртным — очень может быть, что от миссис Макрейт. Дьюкейн догадался, что она слегка навеселе. Он скосил глаза в ее сторону.

Зеленое, низко вырезанное платье открывало затененную ложбинку округлой белой груди, послушно заправленной в лиф. Лицо миссис Макрейт, без видимых следов косметики, показалось ему теперь бледнее, матово-сливочное под ровным коричневым загаром. Жесткие черные волосы потрескивали и поднимались навстречу мерным взмахам щетки. Смуглая Леди, подумал Дьюкейн. Цирцея.

Темно-синие холодные глаза встретили его все тем же отрешенным безмятежным взглядом. Не переставая проводить щеткой по волосам, миссис Макрейт протянула левую руку за своим бокалом.

— Бип-бип!

Она легонько чокнулась с Дьюкейном и с оттяжечкой гибким движением погладила его по ребру ладони тыльной стороной руки. Взмахи щетки прекратились.

Соприкосновение руки миссис Макрейт с его рукой затягивалось. В точке этого соприкосновения кожу сильно жгло и одновременно тело Дьюкейна до самой сердцевины прошило длинное острие тепла. Он не отнял руку.

Щетка упала на пол. Правая рука миссис Макрейт забрала оба бокала и, держа их за края, поставила на ближайший столик. Левая обвилась змеей вокруг его руки; пальцы, сжимаясь все туже, медленно поползли по его ладони.

Дьюкейн не отрываясь глядел в синие, очень сонные теперь глаза. Постепенно клонясь вперед, миссис Макрейт осторожно приложилась губами к его губам. Так прошли секунды. Потом, обхватив его за плечи, она порывисто припала к нему, раздвигая его губы. Дьюкейн ощутил ее зубы, ее язык. Еще мгновение — и он отпрянул назад и встал. Миссис Макрейт, которую он отпихнул от себя вставая, осталась сидеть в прежней позе, с воздетыми руками. Глаза цвета Северного моря, насмешливо сощурясь, глядели сейчас хищно и осмысленно.

— Вы мне нравитесь, Сладкин… мистер Сладкин, — правда нравитесь, — вкрадчиво сказала она.

Дьюкейн потом много размышлял о своем поведении в тот раз и не находил себе оправдания за то, что позорнейшим образом пустил события на самотек. В те минуты, однако, он, в основном, не чувствовал ничего, кроме острого и безрассудного физического упоения — упоения, связанного с каждой подробностью происшедшего, как если бы все их телодвижения с того момента, как соприкоснулись их руки, сплелись узором, радостно пульсирующим внутри его нервной системы. Его распирало от шального удовольствия, словно ему нежданно-негаданно накинули на шею непомерно пышную цветочную гирлянду. Вместе с тем он испытывал настоятельную потребность объясниться с миссис Макрейт начистоту и выложить ей всю правду.

— Миссис Макрейт, — начал он скороговоркой, — я действительно не служу в полиции, однако я представляю министерство, в котором работает ваш муж. Боюсь, у вашего мужа возникли сложности, и я пришел задать ему кой-какие не слишком приятные вопросы.

— Как вас зовут? — спросила Джуди Макрейт, вновь принимая естественное положение.

— Джон Дьюкейн.

— Вы симпатичный.

Дьюкейн с опаской присел на один из журнальных столиков, предусмотрительно сдвинув в сторону семейство фарфоровых свинок, расписанных трилистниками.

— Боюсь, что дело, пожалуй, обстоит серьезно…

— Очень симпатичный. Известно вам это? Выпейте еще винца. Что вы хотите услышать от Макрейта? Возможно, я могу сказать?

Дьюкейн торопливо соображал. Стоит ли? Профессиональный расчет, подкрепленный, возможно, естественным чувством вины, крепнущим понемногу в его размягченных упоением нервах, подсказывал — да. Придав своему лицу надлежащую строгость для острастки собеседницы, он проговорил:

— Миссис Макрейт, ваш муж шантажировал мистера Радичи.

В глазах Джуди Макрейт не оставалось ничего от взора жрицы. Она смотрела на Дьюкейна цепко, но доверчиво. Так смотрят на старого друга, который принес дурные вести. Помедлив, она сказала:

— Он, видимо, потеряет работу?

— Сколько Радичи платил ему за молчание? — спросил Дьюкейн.

Он удерживал ее холодным, почти циничным взглядом, а между тем, как казалось ему впоследствии, по накалу страсти эти вопросы и ответы не уступали шквалу эмоций, что только что предшествовал им.

— Не знаю. Немного. Питер не из таких, кто мыслит по-крупному. С детства пробавлялся тем, чем пичкают газеты.