Айрис Мердок - О приятных и праведных

— Ну, а теперь, когда я все рассказал, вы собираетесь меня упоминать?

Дьюкейн почувствовал, что страшно устал. Что ему хочется положить конец этому допросу. Иметь возможность обдумать то, что он узнал.

— Едва ли я смогу утаить такой факт, как убийство, — сказал он. — Это вопрос долга. Такое просто технически невозможно.

— Идите вы со своим долгом… — сказал Биранн. Он поднялся, отшвырнув в сторону стул одной рукой. — Я, получается, становлюсь виновным в недоносительстве?

— Боюсь, что так.

— Это означает конец моей карьеры.

— Да. Мне жаль, Биранн, но я просто не вижу для себя способа защитить вас. Не говоря уже о том, что вы видели, как совершилось убийство, и что у вас в руках находилось признание убийцы, нельзя забывать, что я обязан довести до конца свою миссию. Я говорил, что готов буду умолчать о том, что сочту несущественным для расследования, порученного мне. Но такое несущественным не сочтешь. В особенности не сочтешь несущественным документ, который я, с вашего позволения, оставлю у себя. Мне было поручено выяснить, почему Радичи покончил с собой. Этот листок бумаги содержит исчерпывающий ответ на данный вопрос.

— Разве не хватит того, что вы знаете ответ? Можете со спокойной совестью доложить властям предержащим, что интересы спецслужб, по вашим сведениям, не затронуты никоим образом. Почета, конечно, будет поменьше…

— Тут не в почете дело, — сказал Дьюкейн, — а в добросовестном отношении к работе. Простите, Биранн, не хочется ломать вам жизнь, но вы должны понимать…

— Да, как же, — я понимаю. Долг, работа. Вероятно, мне следует отнестись к этому философски. Или считать, что мне воздается по заслугам и тому подобное. Но я не признаю теорий о возмездии. Я исправно несу государственную службу и хочу продолжать ее нести. Я не желаю поневоле начинать жизнь заново. Я, в сущности, не совершал ничего очень уж предосудительного, мне попросту не повезло. Все это выглядело на первых порах достаточно безобидно.

— Хорошенькое «безобидно», — сказал Дьюкейн. — И потом, думаю, вам следует прекратить встречаться с Джуди Макрейт.

— Это почему же? Самому понадобилась?

— Нет, разумеется! Просто человеку в вашем положении…

— Положения у меня, судя по вашим словам, очень скоро не будет. А раз так, я, по-видимому, волен общаться с кем мне заблагорассудится. Хотя, впрочем, — как скажете. Вы теперь главный. Можете мне приказывать, ставить любые условия — покуда, понятно, не сдадите в полицию.

— Довольно, хватит, — сказал Дьюкейн.

Он чувствовал, что начинает путаться в мыслях. Не для чего было упоминать о Джуди. Он сказал:

— Послушайте, шли бы вы домой. Сейчас мы оба от усталости ничего не придумаем. Обещаю вам, что в ближайшие два-три дня я не буду предпринимать никаких шагов — и вообще не буду ничего предпринимать, не встретясь еще раз с вами. И, понятно, ни о чем пока не пророню ни слова ни единой душе. Я все обдумаю как следует. А теперь, пожалуйста, идите.

Дьюкейн распахнул дверь гостиной, и они оба вышли в холл.

— Вы ведь без пальто?

— Да, сегодня тепло.

— Ну что ж — спасибо, что пришли.

Биранн коротко хохотнул. Дьюкейн открыл парадную дверь. Они задержались на пороге.

Потребность прикоснуться к Биранну заставила Дьюкейна, одолевая смущение, положить ему руку на плечо. Биранн отстранился, повернулся и протянул ему правую руку. Они обменялись быстрым рукопожатием, и Биранн скрылся на улице.

Отворачиваясь с неловким и обессиленным жестом от закрытой двери, Дьюкейн заметил у себя под ногами письмо, лежащее на дверном коврике. Вероятно, доставили после того, как пришел домой Файви. Письмо было от Макрейта.

Охваченный недобрым предчувствием, Дьюкейн побрел с ним в гостиную. Оттуда не выветрилась еще напряженная, тяжелая атмосфера. Он вскрыл письмо, со злостью разорвав конверт. Послание от Макрейта гласило:

«Сэр,

как Вы, без сомнения, уже удостоверились, я отослал одну известную Вам вещь соответствующей особе.

Вторая вещь пока у меня, и я не стану посылать ее согласно нашей договоренности, каковая, я уверен, устроит Вас на названных выше условиях или же их возможно обсудить. Я возьму на себя смелость позвонить Вам завтра утром.

С глубоким уважением,

искренне Ваш

П. Макрейт».

Которое из двух он отослал, подумал Дьюкейн. Кейт все еще была в отъезде. Джессика не ответила на его открытку. Какая разница, думал он. Все равно в ближайшие же дни он отошлет и второе. Помедлив, он изорвал письмо. Собирать факты, обличающие Макрейта, было бесполезно, и они оба знали это. Не могло быть и речи о том, чтобы ставить под удар Джессику и Кейт. Единственным, кому неизбежно предстояло принять на себя удар, был он сам.