Екатерина Васильева-Островская - Камертоны Греля. Роман

Новое письмо (почти через семь лет после предыдущего) даже не успело ее толком удивить. Чтение заняло всего несколько секунд, и сразу стало понятно, в чем дело. В самом повседневном тоне он сообщал, что приезжает на полгода в Берлин и, услышав от общих знакомых, что она сейчас тоже там, хотел бы возобновить знакомство. Ей показалось странным и даже слегка обидным, что он за это время, конечно, уже бывал в Петербурге, но ничего «возобновлять» не собирался. Зато ведь и она ни разу не сходила на его творческий вечер, хотя образ загорелого писателя на берегу моря продолжал втайне волновать воображение.

Через неделю 66 870 753 361 920 ждал ее на мостике над железной дорогой, поеживаясь в застегнутой до подбородка демисезонной куртке. На улыбку он не ответил и вообще выглядел подавленным. То ли его не устраивала далекая от калифорнийских стандартов погода, то ли он все еще был погружен в мысли о новом романе, над которым собирался работать до обеда. Другие возможные причины: ее опоздание (на две минуты) и она сама — отнюдь не в бикини, а, напротив, в пальто и вязаной шапочке, с которой не решалась расставаться после недавней простуды.

— Очень рад познакомиться лично, — сказал 66 870 753 361 920 таким тоном, что ей показалось, что он сейчас просто развернется и уйдет.

Но следовало хоть немного прогуляться вместе, хотя бы ради соблюдения приличий.

— Если хочешь, я покажу тебе наш район, — бодро предложила она.

— А что здесь интересного? — он недоверчиво осмотрелся.

— Вообще-то ничего, — поспешила 70 607 384 120 250 занизить ожидания. — Просто сохранилась застройка начала прошлого века. Раньше здесь жили рабочие, а теперь наоборот — люди искусства.

Положив руки в карманы плохо греющей куртки, 66 870 753 361 920 молча двинулся за ней. 70 607 384 120 250 вдруг почувствовала себя с ним удивительно легко. Не надо было прилагать усилий, отвечая любезностью на любезность. Они как бы перескочили эту стадию, оказавшись сразу на следующей, когда люди либо молчат, либо говорят о главном.

Он рассказал, что уже четыре года как развелся. Это ее удивило: в интервью он до сих пор упоминал этот брак в настоящем времени и называл бывшую уже, оказывается, жену «моя любовь».

— Я не люблю ее больше, — вставил он, как бы угадав ее мысли. — Теперь прошло.

Они зашли в какой-то скверик, для чего им понадобилось отворить низенькую железную калитку и снова затворить ее за собой. Но в скверике не оказалось ничего любопытного, кроме пологой горки, от которой даже у малышей едва ли захватывало дух, и собачьих экскрементов, на которых пришлось всецело сосредоточиться, чтобы, не вляпавшись, добраться до противоположного конца сквера, где на выходе их ждала точно такая же калитка.

Неожиданно он сказал:

— Я так счастлив, что встретил тебя!

70 607 384 120 250 молчала. Ей хотелось, чтобы он держал свое счастье при себе, как делала это она.

Дождавшись, пока они как бы случайно окажутся в двух шагах от ее дома, она пригласила его зайти. В квартире был наведен относительный порядок, хотя с первым хаосом переезда удалось справиться совсем недавно. Только на люстре, которую всего неделю назад подвесили к потолку гостиной, почему-то не горела одна лампочка, как когда-то давно в Петербурге. Именно эта деталь и бросилась ему в глаза.

— Хромающая на одну лампочку люстра — я уже знаю, в какой сцене она появится у меня в романе! — сказал он, торжественно показывая наверх.

Они сели на диван прямо под цветной литографией, изображающей хищно вгрызающуюся в яблоко змею. Вдруг пол пришел в движение, мелко завибрировал, будто пытаясь стряхнуть их, как пылинки с ковра. Оказалось, это рабочий с катком под окнами утрамбовывал асфальт. Подождав, пока дрожь в полу уймется, он начал рассказывать:

— Когда мы с Джил приехали на побережье, я не мог понять, как можно постоянно жить на курорте. Ну, жить еще куда ни шло! Но как здесь можно работать? Потом я, правда, научился воспринимать это как ссылку, как мою персональную Сибирь. Просто вместо леса здесь море, а вместо барака — одноэтажный домик с гаражом и садом, который, кстати, нужно возделывать — в лучших гуманистических традициях. Но суть все равно одна — одиночество и уход в себя. Ну, утро, чтобы не расслабляться, начинается с прогулки, как у Льва Толстого в Ясной Поляне. Только на обстоятельную прогулку в нормальном темпе, конечно, нет времени, поэтому приходится «гулять» в спортклубе, по беговой дорожке. Вообще, в спортклубе мне нравится. Есть в этом некий элемент смирения. Вот сидишь ты, скажем, целыми днями за компьютером, погружаешься в роман, думаешь обо всех тех людях, которые потом будут его читать, о том, как ты развернешь их мировоззрение… И тут вдруг оказываешься в этой раздевалке — как равный среди равных. Удивительное чувство! Ты надеваешь на себя футболку с номером, и тебя как личности уже как будто нет. Это и есть лагерный опыт, которого современному писателю так не хватает. Если тренажеры установлены правильно и нагрузка достаточно большая, то в такие моменты ты не можешь думать о романе. И этот вакуум в голове чрезвычайно важен: происходит своего рода освобождение, будто само собой расчищается место для новых идей. Чтобы роман поднялся до максимальной высоты, его нужно отпустить, как шарик. И это возможно только в минуты отказа от себя — в спорте или в экстазе.