Свадьбу сыграли уже перед самым февральским переворотом. Федора потом смеялась, что кругом стрельба, волнения, а у нее внутри все так от счастья взрывается, что никаких революций не надо! Жаль, что фотограф опоздал к этому моменту. Хотя, может быть, это и была его работа — заглушать своей вспышкой внутренние взрывы, выглаживая реальность, как выглаживали его клиенты свои платья и воротнички, прежде чем переступить порог ателье? Чтобы ни одной складки, ни одной морщинки, ни одного затаенного желания, которое могло бы, как зараза, передаться потомкам.
Бабушка еще говорила: «Тебе нельзя носить короткие юбки. Твои ноги вызывают у мужчин низменные чувства». Интересно, как выглядят ноги, которые вызывают возвышенные чувства? Могут ли ноги — разумеется, при соблюдении определенных пропорций — сеять разумное, доброе, вечное? Существует ли в теле то золотое сечение, которое заставляет забыть о его физической природе и напрямик переносит созерцателя в пространство духа?
«В наше время, — продолжала бабушка, — все было как-то лучше, чище. К людям не приставала никакая грязь».
Белье бабушка кипятила в эмалированном ведре на газовой конфорке, помешивая его длинной деревянной ложкой.
«Ни одного пятнышка — слышишь? — ни одного пятнышка не должно оставаться! — приговаривала она. — От женщины все зависит… Помню, ухаживал за мной после войны один летчик. Волевой подбородок, голубые глаза — красавец. Один раз после ресторана предложил к нему домой подняться. Было поздно уже, я не хотела, но он взял меня на руки и так и нес до самого пятого этажа. А я ведь не легенькая была, очень даже в теле! Ну вот, принес он меня и на коленях умолял отдаться. А я — посмеялась только».
Уезжая на дачу и оставляя нам квартиру «утюг, холодильник, сервант», она, отозвав меня в сторону, протянула накрахмаленную белоснежную салфетку, обшитую по краям кружевом.
— Не забудьте подложить, — шепнула она, кивнув на диван. — Там еще стопка в нижнем шкафчике, возьмете сколько надо.
Мы парили потом на этой салфетке, как на облаке, цепляясь друг за друга, чтобы не упасть, чувствуя, как целая эпоха раскуривает вокруг нас свой фимиам.
В Берлинскую картинную галерею 70 607 384 120 250 приходила каждый четверг. Прямо в вестибюле сбрасывала с себя принесенные снаружи мысли и вместе с верхней одеждой сдавала на хранение в гардероб. Первый зал был пуст, будто посетителям предлагали в последний раз перевести дыхание.
В одно из первых посещений 70 607 384 120 250 расслышала слова проходящей мимо экскурсоводки, доверительно брошенные какой-то туристке, озадаченно теребившей входной билетик:
— Можете себе представить, люди рыдают перед картинами!
70 607 384 120 250 всего один раз в жизни видела, как рыдают перед картиной.
Она тогда заканчивала восьмой класс и уже всячески тянулась ко взрослым развлечениям. В один из майских вечеров их с подругой занесло на презентацию нового культурно-художественного журнала в Музее-квартире Пушкина на Мойке, двенадцать. В первом отделении немногочисленной публике рассказывали про обэриутов и про то, что они, по последним научным данным, страдали дислексией, чем и объясняются их языковые эксперименты «этот рассказ, конечно, тоже был экспериментом, но не все сразу поняли шутку». Потом смешной человек во фраке и с ушами от Микки Мауса, прикрепленными к шляпе, пел песни на стихи Даниила Хармса под аккомпанемент рояля. А после антракта улыбающийся, излучающий оптимизм киновед объявил, что хочет представить аудитории американский фильм ужасов «Собаки» ‹или «Псы»›, в котором просит обратить особое внимание на конструирование пространства страха. В маленьком зале с пилястрами и изящными малиновыми креслами погасили свет, по темному экрану забегали силуэты бродячих собак, выслеживающих в ночи свои жертвы. Было страшно и весело от того, что все это происходит в непосредственной близости от апартаментов великого поэта и что откушенные кинобестиями конечности то ли пародируют, то ли искупают пролитую им на дуэли кровь.
Когда происходящее на экране окончательно приобрело ритуальный характер и стало напоминать навязчивый сон, они с нервным хихиканьем покинули зал. Петербургская ночь оказалась намного светлее американской. Они шли вприпрыжку вдоль рек и каналов, демонстрируя друг другу размах расклешенных юбок, надувающихся, как паруса, при повороте вокруг своей оси. Кровожадные собаки будто остались в другом мире, но в то же время продолжали присутствовать где-то на кромке подсознания, невидимо следуя за ними на своих мягких лапах и сверкая голодным оскалом из каждой подворотни.
Читать дальше