Ванесса Диффенбах - Язык цветов

– Маленькая поджигательница, – проговорила Рената. – И почему меня это совсем не удивляет?

Я повернулась и взглянула на нее. Она не улыбалась, но лицо было добрым.

– Почему? – спросила я.

Рената покачала головой и вздохнула. Убрала прядь волос, лезшую мне в глаза, и ее пальцы коснулись лба. Их кончики были мягкими – глядя на ее напряженные плечи и сильные тонкие руки, это трудно было представить. Мне захотелось положить ей голову на плечо.

– Помнишь то утро, когда мы познакомились? – спросила она. – Ты тогда стояла на моем крыльце, искала работу, а через несколько часов вернулась и показала, что умеешь? Тот букет ты вручила мне словно в знак извинения, хоть и не сделала ничего плохого, и это был самый совершенный свадебный букет, какой я когда-либо видела. В тот момент я поняла, что ты чувствуешь себя недостойной, ты веришь, будто в тебе есть изъян, который невозможно исправить.

То утро я помнила хорошо. Помню, как волновалась, что она поймет, что я бездомная, и догадается о моем прошлом.

– Тогда почему ты взяла меня на работу? – спросила я.

Рената повернулась и коснулась моей щеки. Ее прикосновение было мягким. Я взглянула на нее.

– Ты, правда, считаешь себя единственным человеком, у которого есть недостатки? Кого обидели так сильно, что, кажется, уже ничего нельзя исправить? – Она пристально смотрела на меня. А поняв, что я действительно так считаю, отвела взгляд. – Я могла бы нанять кого-нибудь еще. Кого-то, у кого меньше проблем или кто хотя бы умеет это скрывать. Но у них не было бы твоего таланта, Виктория. У тебя настоящий дар. Когда ты держишь в руках цветы, ты преображаешься. У тебя меняется лицо. Ты сосредоточенна, глаза блестят, пальцы касаются стеблей с бережным уважением, и невозможно поверить, что ты способна на насилие. Никогда не забуду день, когда впервые увидела тебя за работой. Когда ты делала букет из подсолнухов там, в подсобке, я словно увидела перед собой другого человека.

И я знала, о каком человеке идет речь. Этого человека я мельком видела в зеркале примерочной, когда мы с Элизабет пошли в магазин почти через год после моего приезда к ней в дом. Может, ему все же удалось выжить во мне, сохраниться, как засушенному в гербарии цветку, хрупкому, со сладким ароматом?

Рената взяла конверт и помахала им передо мной.

– Можно? – спросила она.

Услышав стук судейского молотка, я сдула со стола белые невесомые цветочки, которые разложила в ровную линию. Они рассыпались по полу. Элизабет встала.

Цветы лежали на столе, когда я вошла в зал суда: маленький букетик гипсофилы отражался в полированном дереве, мягкие круглые комочки расплывались, словно под водой. Когда я коснулась их, они были сухими и жесткими, точно Элизабет купила их еще в первое слушание, до того, как его перенесли, а потом переносили еще много раз. Гипсофила не вянет, не покрывается плесенью. Со времени она лишь твердеет, но внешне не меняется. К чему ей было покупать новую?

Пока Элизабет стояла перед судьей и упорно отрицала каждый пункт длинного списка обвинений, я разламывала бурые стебли на кусочки длиною в дюйм и строила из них птичье гнездо в центре стола. Возникла пауза; в зале суда повисла тишина. С опозданием я услышала слова Элизабет, произнесенные чуть ранее: прошу вас немедленно вернуть мне опеку над Викторией. Я не осмелилась поднять глаза, боясь, что они выдадут, как мне на самом деле хотелось этого. Когда судья заговорила, она попросила Элизабет вернуться на место. Ее просьба не заслуживала ответа. Она села.

Мередит сидела между мной и Элизабет за длинным столом; рядом сидели адвокаты. Мой адвокат был низкого роста и толстый. В костюме ему было неудобно, и, слушая речь судьи, он наклонялся вперед и оттягивал воротник своей рубашки. Его блокнот был пуст, и даже ручки у него не было. Под столом он все время поглядывал на часы. Ему не терпелось уйти.

Мне тоже не терпелось поскорее покончить с этим. Слушая вполуха, как Мередит с судьей определяют мое назначение, я возилась с сухими палочками на столе, раскладывая их в форме рыбы с тремя плавниками, затем короны и сердца, правда кривоватого. Кучка сухих стеблей не позволяла мне думать о том, как близко находится Элизабет, – всего в каких-то двух метрах. Детский приют десятой категории, приговорила судья, если там будет место. Мередит записала решение в моем деле и подошла к судье с ворохом документов. Та велела Мередит внести мое имя во все листы ожидания на дома временного проживания и подписала верхний лист. Через восемь лет, когда я достигну совершеннолетия, я по-прежнему буду одна. Судья выразилась более расплывчато, но ее слова предопределили мое будущее.