Ванесса Диффенбах - Язык цветов

Судья откашлялась. Мередит вернулась на место. В последовавшей тишине я поняла, что судья ждет, что я взгляну на нее, но я по-прежнему сидела опустив голову. Пальцем я пробуравила дыру в сердце из палочек, а потом и вовсе смахнула их и увидела отражение своего лица в полированной столешнице. Меня удивило, какой я выглядела взрослой и какой сердитой. Я по-прежнему не поднимала головы.

– Виктория, – наконец проговорила судья, – ты хочешь что-нибудь сказать?

Я не ответила. Рядом с моим адвокатом сидела прокурорша, постукивая длинными блестящими ногтями по столу; они были как красные овалы, которые воткнули в ее морщинистые пальцы. Прокурорша хотела, чтобы я выступила против Элизабет в уголовном суде, но я наотрез отказалась.

Я медленно встала и достала из карманов пригоршни красных гвоздик, которые оборвала с букета в больничной цветочной лавке. После пожара прошло два месяца, но я по-прежнему жила в больнице; из ожогового отделения меня перевели в психиатрическое, и там я ждала, пока Мередит подыщет мне место для жилья.

Я вышла из-за стола и подошла к судье.

– Я хочу, чтобы ты подумала о последствиях своего отказа, – проговорила судья, когда я оказалась рядом. – На карту поставлена не только твоя безопасность и дело правосудия. Речь идет о жизни других детей.

Все взрослые в этом зале считали Элизабет угрозой. Я чуть не расхохоталась, настолько абсурдной была эта мысль. Но я знала, что если начну смеяться, то в конце концов заплачу, а заплакав, не смогу остановиться.

Вместо этого я высыпала на судейский стол горсть красных гвоздик. Это был первый раз, когда я дарила цветы тому, кто не знал их значения. Этот подарок был знаком моего неповиновения и, как ни странно, возымел действие, невзирая на свою загадочность. Когда я повернулась, чтобы уйти, Элизабет встала. Мы оказались друг напротив друга, и на мгновение сам воздух между нами стал горячим, как разлучившее нас дыхание пламени. Я побежала. Судья забила молоточком; Мередит кричала, чтобы я вернулась. Но я распахнула двери зала суда и сбежала вниз на шесть лестничных пролетов, открыла дверь пожарного выхода и выбежала на улицу. Яркий свет ударил в глаза, и я остановилась. Неважно, в какую сторону я побегу, Мередит все равно меня поймает. Она отвезет меня в больницу, потом поместит в детский дом или отправит в тюрьму для несовершеннолетних. Восемь лет я буду переезжать с места на место по первому ее приказу. А потом, в восемнадцать, стану свободной и останусь одна.

Я поежилась. Стоял декабрь, было холодно, ясное голубое небо обманчиво навевало мысли о тепле. Я легла на землю там, где стояла, прижавшись щекой к нагревшемуся асфальту.

Как я хотела домой.

Прошло десять лет, и Элизабет по-прежнему хотела быть со мной.

Я сложила ее письмо несколько раз, пока не получился маленький квадратик, и сунула в лифчик. Оно грело кожу, пока я работала рядом с Марленой. Я подвела тебя, писала она. Я тоже жалею об этом каждый день.

А внизу, перед тем как поставить свое имя, она написала: прошу тебя, возвращайся домой. Два или три раза в час я доставала письмо и перечитывала эти короткие слова, пока не запомнила наизусть не только текст, но и форму каждой буквы. Марлена ни о чем меня не спрашивала, лишь работала усерднее, чтобы наверстать время, потерянное из-за моей рассеянности.

Я поеду к Элизабет. Я решила это, как только прочла письмо впервые, сидя на тротуаре с Ренатой. Но прошла неделя, а потом и месяц. Прошло лето, наступила осень, а я так и не поехала. Я оправдывала свое бездействие занятостью ввиду затянувшегося сезона свадеб. Осенью их стало столько же, сколько и в летние месяцы: капризные, суеверные невесты готовы были выходить замуж в воскресенье поздней осенью, лишь бы не обращаться к другому флористу. Капризных я ненавидела больше всего. Они были недостаточно богаты, чтобы перебить других в летние месяцы и спланировать шикарную свадьбу изящно и благородно, но достаточно богаты, чтобы вращаться в тех же кругах, испытывая муки постоянного сравнения. Мои осенние невесты были не уверены в себе, а мужчины, за которых они выходили замуж, слишком им потакали. Нам с Марленой не раз назначали консультацию в последнюю минуту, когда все, что мы спланировали, было отвергнуто, и приходилось начинать заново за день до свадьбы.

Но не одна лишь занятость мешала мне поехать к ней. Радость от того, что Элизабет по-прежнему хочет меня видеть, притупила боль последних десяти лет, и даже моя непрекращающаяся тоска по дочери слегка поутихла. К тому же, пока я не осуществила свое намерение, обещание, высказанное в ее письме, оставалось неприкосновенным. Но если бы я постучала в ее дверь, то рискнула бы столкнуться с совсем другим человеком. Наверняка она постарела, а может, впала в депрессию или озлобилась. Риск был слишком велик.