Ванесса Диффенбах - Язык цветов

Услышав слова Элизабет, я в ужасе зажмурилась. У меня, кроме тебя, нет ни одного близкого человека. Восемь месяцев мы были неразлучны, три раза в день ели за одним столом и вместе работали. Мое удочерение должно было состояться меньше чем через четыре месяца. А Элизабет по-прежнему не считала меня близким человеком.

Вместо грусти я ощутила ярость. Элизабет повесила трубку и выплеснула в раковину грязную воду. Я поднялась по ступеням, топая ногами, и стала молотить в дверь стиснутыми кулаками, пытаясь проломить ее. А кто же я тогда? – хотелось закричать мне. Для чего мы притворяемся семьей?

Но когда она открыла дверь и удивленно взглянула на меня, я заплакала. Не помню, чтобы такое когда-либо случалось со мной. Я чувствовала, что эти слезы – предатели. Они предали мой гнев. Я хлестнула себя по щекам, но лишь заревела сильнее.

Элизабет не спросила, почему я плачу, лишь оттащила меня на кухню. Села на деревянный стул и кое-как усадила меня к себе на колени. Через несколько месяцев мне исполнялось десять; я была слишком взрослой, чтобы сидеть на коленях, слишком взрослой для того, чтобы меня обнимали и утешали. И слишком взрослой, чтобы отдавать меня обратно. Меня вдруг обуял жуткий страх от того, что мне придется вернуться в детский дом, и в то же время удивление от того, что тактика Мередит сработала. Уткнувшись лицом в шею Элизабет, я плакала и плакала. Элизабет прижимала меня к груди. Я ждала, что она прикажет мне успокоиться, но она молчала.

Шли минуты. Зажужжал таймер на плите, но Элизабет не двинулась с места. Когда я наконец подняла голову, вся кухня пропиталась запахом шоколада. Элизабет сделала суфле, чтобы отпраздновать улучшение погоды; его аромат был сладким и густым. Я вытерла глаза о блузку Элизабет и села, выпрямившись и отпрянув назад, чтобы посмотреть ей в глаза. Когда наши взгляды встретились, я увидела, что она тоже плакала. У подбородка слезы останавливались ненадолго, а потом капали вниз.

– Я люблю тебя, – сказала Элизабет, и я снова заревела.

Шоколадное суфле в духовке начало подгорать.

Рано утром в понедельник Грант уехал на цветочный рынок, но я с ним не поехала. Проснувшись, я поняла, что на ферме не одна: с грядок доносились мужские голоса, а на влажной земле на корточках сидели женщины и вырывали сорняки. Я наблюдала за происходящим из окон. Рабочие черенковали, обрезали, удобряли и собирали цветы.

Мне никогда и в голову не приходило, что за огромной цветочной фермой ухаживал кто-либо, кроме Гранта, однако, увидев людей за работой, я поняла, как глупо заблуждалась. Работа требовалась колоссальная; дел было много. И хотя мне не нравилось чужое присутствие на своей территории, особенно в первый день, когда Грант оставил меня одну, я была благодарна рабочим, которые помогали цвести сотням видов цветов.

Я переоделась в чистую белую футболку, которая была мне очень велика, и почистила зубы. Взяла буханку хлеба и фотоаппарат и вышла на улицу. Рабочие кивком и улыбкой поздоровались со мной, но заговорить не пытались.

Я вошла в ту самую теплицу, что Грант показал мне во время первой прогулки. Здесь было множество орхидей, а целую стену занимали различные виды гибискуса и амариллиса. Здесь было теплее, чем на улице, и в тонкой футболке мне не было холодно. Я начала с верхней полки, слева от стены. Пронумеровав страницы блокнота, принялась фотографировать каждый цветок дважды и записывать его научное название вместо настроек камеры. Затем, сверяясь со справочником по садоводству, определяла общепринятое название цветка, записывала его на полях, открывала свой цветочный словарь и ставила крестик напротив тех цветов, что уже сфотографировала. Я отсняла четыре пленки и поставила в словаре шестнадцать крестиков. Вся неделя уйдет на то, чтобы снять все раннецветущие, и вся весна, чтобы дождаться тех, что цветут позднее. И даже тогда многих цветов будет не хватать. Отступив от стены на несколько шагов и глядя в видоискатель, я вдруг наткнулась на какой-то большой предмет в проходе. Посмотрев вниз, я увидела закрытую картонную коробку. На крышке толстым черным фломастером было написано одно слово: жонкилия.

Я заглянула в коробку. Шесть керамических горшков стояли в ней плотными рядами; песчаная почва была влажной, как будто их поливали утром. Я воткнула палец в землю на дюйм, надеясь нащупать пробивающийся росток, но увы! Закрыв коробку, я двинулась дальше, щелкая затвором и делая все новые и новые кадры каждый раз, когда натыкалась на незнакомое научное название уже раскрывшегося цветка.