Петр Краснов - Заполье. Книга вторая

Она, стадность, какое там никакое, а милосердие дарившая свое всем блуждающим в туманах жизни, кров сиротам дававшая, последнее прибежище гениям, всем ужаснувшимся пустоте и холоду там, за человеческим. Он шел, обгоняемый, всякое дыханье чувствовал в шею, то ментоловую отдушку сигареты, то суточные щи и небритость, а с тем и невинность чьих-то дешевых духов, спортивных мальчиков плечи, зонты нависшие, неотвязные и шорохи, и вздохи моросящего дождя по ним, все свое, единственное, другого своего не будет уже никогда, не жди.

Средних лет администраторша неожиданно простецкого, как с полустанка, вида с синеватой, на узлы вен похожей наколкой на руке — где это ее носило? — то ли жаловалась, то ли ругалась по телефону, по-бабьи бойко: «Узнай, кто этого шизика нам прислал, направил, нельзя ж так… Да, с Нальчика, Хашиев и Хамиев, не разберешь, понаписал черт-те как — врач, мол, психиатр… — Она посмотрела на него, подошедшего, пустыми глазами, свела брови, кивнула — Ивану ль, в трубку ли. — Ну да, чокнутый, неизвестно еще, кого лечить. Наглый, каких мало, а еще беженец. По-людски к нему, а… А Вера боится теперь в ночную: возьмет и в самом деле прирежет… Ну, я рассказываю: Вера говорит, чтоб платил, там всего-то пустяк за комплект чайный, господи! А он — нет, не буду платить, а чай чтоб ему, психу, в номер подали. Слово за слово, бритвой стал грозить, ну!.. Скотина, я и говорю. Ты узнай, кто нам это яичко подложил: если не велик начальник, мы… Я сама его, чтоб шизанутых не слал! Думает, дом тут ему, Кавказ, наливай да пей. Другие хоть меру знают, не срут где живут, а этот ну ни в какую. Узнай, с каких верхов. Ладно, так и сделаем.

Выкинем, пусть у марух ночует, выделывает. Ладно, лады…» Когда-то и за это, домашнее, любил Иван город сей; но было это давно.

Она брякнула трубкой, глянула на него и чуть тронула, подвинула малость в сторону основательную, на все времена выделанную из оргстекла табличку «Мест нет» — то ли внимание посетителя обращала на нее, то ли место освобождая для документов, не понять, опытная: «Вы что хотели?» Он сказал и вспомнил недавнее, летнее, как продавщица-лотошница с бывалым таким же лицом сводницы не зазывала, а говорила прохожим, негромко, вроде б даже с улыбкой: «Курочек покупайте. Хорошие курочки, нетоптаные…» — не то чтобы грубо говорила, но знающе. Сброд мегаполисный, что в верхах, что в низах, дорвались до беспредела и теперь уж детишек продают вовсю, девчушек. «А фамилия?» Сказал, и она кивнула с улыбкой уже, как своему, по-домашнему: «Константин Анатолич только что звонил, сейчас сделаем. А то присылают всяких, не знаешь, куда деться… Можно, я вас в двухместный пока, незанятый, а к ночи в одиночку переведу, где получше?» — «Да мне все равно». — «Все оплачено будет за вас, кстати, сколько надо, столько и живите. Нет, не подумайте, одиночка лучше для вас — полулюкс, с удобствами». — «Спасибо, мне правда все равно». — «Ну и ладно, сделаем, все хорошо будет…» Но ни ей, ни кому другому бы он в том не поверил.

И поднялся в пустой номер, разделся, снял и пиджак, прилег утомленно. По соседству за стенкой ныл ребенок; за окном длительно, безвременно синело и, угрюмоватый, гудел машинный сквозняк Тверской, несло и несло в нее как в трубу, напролет. Спал и не спал, то мерещился опять город этот, необъятностью своей и самодостаточностью едва ль не отрицающий все, что оставалось за пределами его, всю малосущественность, необязательность копошащегося где-то на местах бытованья, обиталищ провинциальной тоски, то продрогшее на голом, всеми ветрами продуваемом косогоре сельцо свое, мать, коротающую ранние сумерки перед устьем растопленной голландки, греясь в отсветах огня, летучем жаре его… да, одно вызывало другое, окликало вроде бы, но не слышало одно другого, разойдясь в пространстве и времени, в самой принадлежности к единому, такому раньше привычному, не подлежащему никакому сомнению. И он пытался будто соединить их собою, в самом себе, связать нерасторжимо одно, родное и малое, с другим, великим и всему дающим смысл, не оставаться в раздвоенности этой губительной, но его никак не хватало, растаскивало самого, обессиливало на нет, и он то ли в сумрачный прогал между этим, несводимым, проваливался, то ли в забытье…

Проснулся в сутеми, лишь по освещенному с улицы потолку дергало красным неоном неисправной вывески. Пригляделся к циферблату на руке: больше трех часов, оказывается, проспал в устали, голоден, с утра ни крошки — забегаловку искать, да и где? Константину спасибо, с про-живаньем выручил, и можно раз хотя бы в ресторан спуститься. Собраться недолго, что и сделал: умылся-причесался, пиджак надел, пощупав бумажник во внутреннем кармане, все время видя себя в мутных отсветах, в мнимостях оконного стекла — видя все, и вышел к лифту.