Петр Краснов - Заполье. Книга вторая

И встретились — в аллее той из старых лип, в годовых кольцах которых самое, может, время столетнее натуго скручено со всеми его ненастьями-напастями, какое уже не вызволить никому из этих записей стенографических, до предела, до неразличимости сжатых, не прочесть, не узнать. Да и свое оно у дерев, время, мимо нещадного человеческого идущее, впору позавидовать им. Или даже застоявшееся здесь, и густ был и прозрачен меж вознесенных стволов его настой — если бы целебный — и недвижен в ожидании… чего, кто скажет? Нет, все врут календари, и время не целит, а лишь обезболивает отчасти и кое-как — перед тем как вычеркнуть из живущих, навсегда забыть.

Встретились, и дочь увидела, понял он, и узнала его еще на подходе, шагов с тридцати: забеспокоилась, оглядываясь на мать, пытаясь и не умея пока сказать ничего, но вся в радости растерянной…

…Оформляясь наутро в приемном покое, а потом и в палате с видом на кленовую, первой рыжиной тронутую лесопосадку, последним для многих, все помнил, думал: почему заплакала она, когда уходить ему пришло время? Не хотела расставаться, понятно; но раньше же не плакала… Не понимала еще, что такое расставание, а теперь осознавать начала? Что надолго опять и придется вспоминать и скучать по нему? Надолго, в этом усомниться не дадут — ни врачи, ребята дельные и все о нем наперед знающие, с их натужным оптимизмом и жесткой озабоченностью в глазах, ни то, что роком именуют. И у него если и есть что в утешение, то лишь уверенность некая, вчера возникшая: между ним и дочкой есть связь неизъяснимая внутренняя, иная, нежели это обыкновенно бывает, — так она в глаза засматривается, отзывается на все в нем, ему кажется, на каждое его движенье к ней…

Есть, и не раз, может, скажется в беспричинной вроде бы тоске детской, навещающей не только их, детишек, а и всех. По руке отцовской вышней, от гнусностей бытия оберегающей, какую ждут всю жизнь и дождаться не могут.

Палата особая, двухместная — облздравом зарезервированная, оказывается, для начальства всякого; но Парамонов сразу завел Ивана к заведующему отделением, осанистому старику с вопрошающим постоянно взглядом, познакомил-представил с некоторым излишком пафоса и с ходу предложил: «Иосиф Натаныч, давайте резервную откроем? На кой черт мы ее сторожим, для кого, если подумать?! Я его в общую, где продыху нету, а там какой-нибудь ворюга будет прохлаждаться? Они сами — саркома, метастазируют как…» «Ну, ты меня поагитируй еще… — И сказал Ивану, кустики бровей возмущенно вскинул: — Он, видите ли, агитировать меня будет, прямо по газете по вашей… хорошенькое дело! Можно подумать, я сам не умею читать. Что не понимаю-таки, где кисло, а где пресно… — Ящик стола выдвинул, порылся там в раздумье явном, хмуря недовольно лоб, подал Парамонову ключ. — Курс назначили? А с препаратами как?» — «А то не знаете! Циклофосфан есть, а вот эмбихина…» — «Ладно, зайдешь, покажешь мне все. Да, там с гастрологии просили за Леденева, у них переполнено… подсели, достойный человек. Ну-с, лечитесь, Иван Георгиевич, — поможем! Мы тоже люди, знаете ли, понимаем».

Так и звал «Георгиевичем», в знак уважения, должно быть, и приязни, хотя Парамонов и попытался раз подсказать, поправить.

Накануне же вечером написал матери письмо — задержится с обещанным приездом, дескать, работу ищет — и позвонил Поселяниным, рассчитывал побывать и у них.

— Где застрял там? Ждем же.

— Крепко застрял, Леш, — решил не тянуть он, себе тошней это — скрывать, экивоками мямлить. — В диспансере, онкологическом.

— Шутишь?.. — растерялся тот, а с ним это нечасто бывало.

— Кто ж этим шутит. Завтра иду в отлежку.

— Та-ак… Не спрашиваю, как и что, потом. И надолго?

— Месяца на два, говорят… с перерывами, а там видно будет. Мать навести при возможности. Не проболтайся гляди. На работу никак не устроится, мол.

— Ну да. Переборчивый: и то ему не так, и это не этак… — пришел в себя Поселянин. — Сделаю. А на днях подъеду, найду тебя там. Привезти чего?

— Здоровья… Ладно, не заморачивайся. На цветочки не рассчитывал.

Не ошибся в расчетах, это одно; а другое — что, разве можно было ошибиться? Только в одном случае возможно: если бы всем вертепом этим правило добро… ну, хотя бы на паритетных со злом началах, не так разве?

Уже после тощего и безвкусного, как в любой богадельне, обеда предложили сходить на рентген, предупредив, что с утра предстоит ему пройти полный цикл анализов всяких, — не мешкая взялись за дело, и то ладно. Ведомым шел за медсестричкой по коридорам и хоть не раз бывал в больницах, но нигде еще не чувствовал такого тяжелого, метафизически спертого духа безнадеги, как здесь, — в людях, их лицах и глазах, в самом воздухе… Да тут и здоровый захворает, как мать говорит, больниц никогда не любившая, да и за что бы их любить, оттого, может, и ставшая травницей. А вернувшись, застал за разборкой дозволенного больничного скарба соседа подселенного, от природы и первых седин белесого человека лет пятидесяти, с лицом изможденным уже, сосредоточенным, но не потерявшим уверенности в себе, что нечасто встречалось тут, — так, во всяком случае, показалось сразу Ивану.