Петр Краснов - Заполье. Книга вторая

Так ведь человек, если на то пошло, вообще заворожен всяким соблазном подобным — изначально, как Икаровым желанием летать, скажем, вертикаль покорять, эту недоступную прежде заиметь свободу. Набит человек соблазнами, потенциями зла, как мешок — мусором гниющим, и не вытряхнуть…

— Наверняка же ж не секрет для вас, — говорил меж тем, плоскими длинными пальцами оглаживая поросль на аскетичном лице, Мизгирь, — что в итоге этого разнесчастного случая наш благоустроенный вроде бы концерн оказался на грани потери управления и, более того, распада, разногласия могли зайти оч-чень далеко… Но благодаря мужеству и, не в меньшей степени, благоразумию сторон мы смогли сохранить свой капитал единомыслия и даже, представьте, приумножить. Трагедия же сия откровенно попахивает террором, да-да, фашиствующие молодчики еще весной показали нам своим погромом, на что способны, а теперь захотели подрубить и базовую основу нашей деятельности. И газете надобно сейчас, — Мизгирь уткнул палец в сторону Левина, уже строчившего что-то в блокноте, — сделать на этой теме главный упор. Фашизм, знаете, многолик, коварен и склонен заводиться именно и прежде всего в христоцентричных ментальностях, как тараканы в затхлых углах, мы это и по инквизиции, и по грозным царям помним, по фанатикам монастырским…

— Сатана, выходит, антифашист… — съязвил злобно Сечовик. — И либерал — в отношении греха любого… да хоть и убийства, так?

— А что, в этом утверждении есть нечто… да, что можно было б назвать зерном истины, — ничем не дрогнул в тяжелом лице Мизгирь, даже изобразил веселое удивление. — Без крайностей религиозного фанатизма если, разумеется. Я так думаю, что оный диавол — это что-то вроде отстойника не его лично, но наших именно грехов… Сливаем в него, братцы, сваливаем на него свои грехи-огрехи, страсти темные, прелюбы и прочую гадость, да его ж и клянем немилосердно, вот он и почернел ликом-с. А он же ангел по натуре изначальной — светозарен и милосерд извечно, да-с, и не свои, но ваши грехи тащит на себе и тем искупает со времен Адама с бабой, каждый-то день и час, а не единожды, как некто на Голгофе… Но к делу, однако ж, к делу. Отдел рекламы, покамест агентство не организуем, мы расширим, а возглавить его согласился добрый малый, весьма коммуникабельный Гриша Палестинер, таки изобретательный на всякие подобные штуки, не позже как завтра Дмитрий Борисыч вам его непременно представит. В помощь же ему мы как раз и дадим Ивана Егоровича, знатока тонкостей газетной… э-э… архитектоники, ибо нельзя же ж газете придавать вид базарного листка, здесь выверенная мера нужна и, право же, высокий профессионализм…

Это было не чем иным, как глумом — рассчитанным на ответную жесткую реакцию, на скандал… Ай да карла, ничего-то у него спроста, все-то с умыслом. Причем идущим дальше простой скандалезной потехи с разрывом-увольненьем, скорее всего, этого-то ему мало. А всякий умысел, пусть даже сложный самый, все-таки конечен — и вот с конца-то его и надо расплетать, как веревочку…

— А если соглашусь? — Иван с усмешкой смотрел в развеселые, смехом брызжущие глазки его и на плотоядные, темной сочности губы, подергивало их средь порослей рыже-черных, поводило в еле сдерживаемом хохотке специфическом; и наконец справился тот с пароксизмом очередным, вскричал:

— Ну да где же вы ее найдете еще, работу?! По профессии, имею в виду?.. И не надейтесь, уверяю, все занято!

А вот этому можно, пожалуй, и поверить, зря не стал бы говорить. И средь коллег, вперегонки сервильных, бойкот ему организовать куда как проще, чем тупик в том же деле следственном. Понятна и перспектив-ка работы под Левиным, если даже попытаться представить себе ее, счесть возможной для себя… Ничего не скажешь — просчитал, обложил со всех сторон, оставив выход единственный: в унижение, в продолженье глума, вполне изощренного и с предсказуемым концом, да еще ставши вдобавок бессильным свидетелем того, что мастрячить будут из газеты ответсекретарь бывший с этим обещанным гешефтмахером. А будут, и не приходится гадать, что станется с нею и людьми ее, друзьями-соратниками…

— Нет же и нет, уверяю вас! — жестко уже повторил Мизгирь, ноги хозяйски вытянув и обводя всех повелительным, никак не меньше, взглядом. — Коррективы — да, серьезные намечены, такова не в меру стервозная селяви, и это ж только дураки законченные не меняются, фанатики упертые. А посему меняйтесь, други, мой вам совет…

— …вместе с линией партии, так бы я добавил. — Это уже Левин позволил себе пошутить, иронично скосил глаза. — Нашей, разумеется.