Дэймон Гэлгут - Добрый доктор

— Но?

— Я не хочу об этом говорить.

Он не стал допытываться, но наш разговор что-то во мне разбередил. В ту ночь я долго лежал без сна. Думал. Пережитое в армии вспоминалось мне не часто. Этот период был для меня чем-то наподобие зияющего провала или омертвелого участка кожи. На моей душе отпечатался, как клеймо, только один случай, одна краткая, но много прояснившая для меня в моем собственном характере встреча.

По воле истории я провел два года на ангольской границе [4] То есть в составе воинского контингента ЮАР на территории Намибии. С конца 60-х годов XX века народ Намибии под руководством Народной организации Юго-Западной Африки (СВАПО) вел вооруженную освободительную борьбу. В 1990 году Намибия была провозглашена независимым государством. . Делясь с Лоуренсом впечатлениями, я не лукавил: то были скучные, серые годы. Потерянное попусту время. Меня кидали из части в часть, с одной базы на другую. Благодаря моему новенькому диплому врача меня произвели в лейтенанты. Но таких, как я, в армии было предостаточно, а я вовсе не порывался отличиться. Лучше не высовываться, считал я.

Мне так и не довелось понюхать пороху. Участием в каких-никаких боевых действиях можно было считать лишь мое трехмесячное пребывание на небольшой базе, затерянной где-то в буше. Вплоть до этой командировки моя служба ничем не отличалась от практики на гражданке. Переломы конечностей и прочие травмы по неосторожности, солнечные удары, клещевая лихорадка — вот чем страдали мои пациенты. Болячки мирного времени. На той базе все было иначе. Она использовалась для активных боевых действий: патрули регулярно отправлялись в буш, чтобы перехватывать и уничтожать такие же патрули противника. Впервые в жизни мне пришлось лечить людей на войне. Я увидел много нового для себя. Пулевые ранения. Осколочные ранения от разрывов гранат и противопехотных мин. Все те увечья, которые люди сознательно причиняют друг другу. Острее всего мне запомнилось, как ярка кровоточащая плоть. На фоне серо-бурого, пыльного велда она точно спелые диковинные фрукты.

В нашем маленьком полевом госпитале было всего двое лейтенантов — я и Майк. Да, именно там я познакомился и сдружился с человеком, который позднее увел у меня жену. Но в те дни он был для меня просто приятным собеседником. Нашим непосредственным начальником был главврач госпиталя — толстяк в звании капитана. Высшая власть на базе принадлежала коменданту Моллеру.

Вплоть до того вечера, который предопределил мою судьбу, я никогда не видел коменданта вблизи. Он был для меня таинственной фигурой, за которой я наблюдал издали. Комендант спускался или всходил по трапу вертолета, проводил инспекции, отдавал приказы. Он был поджарый, мускулистый, властный. Весь он источал угрозу. Мы боялись его, прилагали все усилия, чтобы не попадаться ему на глаза. Своему делу он был предан истово, слепо, и эта преданность прославила Моллера далеко за пределами базы.

Его дело состояло в том, чтобы убивать вражеских солдат и офицеров. Исключительно для этого база и существовала. Исключительно для этого находились на ней и мы, врачи, хотя мы сами никого не убивали. Нет, мы просто латали тела убийц, чтобы они могли вернуться в строй и возобновить убийства. Тех, кого нам не удавалось залатать, отправляли в противоположном направлении, на юг. В цинковых гробах.

Моя совесть была спокойна. Честно говоря, я и не подозревал, что в моей работе есть нечто безнравственное, — то ли по молодости, то ли вследствие своей тогдашней ограниченности… Я думал только о своих непосредственных обязанностях. Наложить швы отдельно взятому раненому. Извлечь осколки. Спасти жизнь. Я был врачом и делал то, чему меня научили в университете. Если бы ко мне на операционный стол положили раненого солдата вражеской армии, я занялся бы им с такой же близорукой, тупой сосредоточенностью, не омраченной этическими соображениями.

Но однажды я прозрел.

Нашего начальника, толстяка-капитана, иногда посреди ночи вызывали в бараки, расположенные в центре базы. Это происходило, когда туда привозили группы пленных бойцов СВАПО. Мы — я и Майк — сознавали, что вызовы имеют какое-то отношение к пленным. Также мы сознавали, что об этом лучше не расспрашивать. Бараки — несколько длинных кирпичных зданий — представляли собой единственные постоянные постройки на базе. В них осуществлялась какая-то бурная сверхсекретная деятельность. Бараки были окружены незримой завесой молчания. Наш капитан, человек от природы жизнерадостный и добродушный, всякий раз возвращался из бараков какой-то притихший, хмурый.