Арнольд Штадлер - Однажды днем, а может быть, и ночью…

Некоторые жалели бедных птичек. Роза понимала, что они жаждут улететь, что всю жизнь поджидают удобного случая выпорхнуть из клетки. Обращаясь к бессердечным тварям за соседним столиком, она резко сказала, что сейчас встанет и откроет клетку. «Сейчас встану и открою клетку!» — сказала она.

Но ничего подобного она не сделала, а вместо этого еще раз прошла к шведскому столу, наполнив тарелку, вернулась на свое место и медленно ела, а потом снова восторгалась открывавшимся с террасы видом. Гавана в утренние часы — такая прелесть. «Франц не погиб в результате несчастного случая, и вообще с ним ничего не случилось», — убеждала себя она. «Он всего-навсего проспал и, очаровательный, как всегда, просто душка, сейчас толкнет вращающуюся дверь и изысканно-вежливо извинится, и я влюблюсь в него еще больше», — думала она.

«Вот сейчас, сейчас Франц подойдет к моему столику, — повторяла она. — А в понедельник я буду сидеть рядом с ним, когда поедем в Виналес [63] Виналес — живописная долина в окрестностях Гаваны, знаменитая своими табачными плантациями. ». Она посматривала на часы, мечтала, замирала и даже представить себе не могла, что в действительности все окажется куда печальнее.

Франц Маринелли так и не пришел. Понемногу она все-таки начала расстраиваться.

Им нужно было поторопиться, чтобы успеть к десяти на экскурсию в Музей революции.

А где же Франц? Он так и не появился. Толстяк ушел, решив самостоятельно распорядиться своим днем. Роза сидела на террасе, пока ровно в десять по социалистическому месткому времени не убрали закуски со шведского стола. Потом она спустилась на лифте в холл. Теперь Роза по-настоящему забеспокоилась, уж не случилось ли с ним что-нибудь, и собиралась звонить послу. Она забросила досье. Ее досье для министерства иностранных дел превратилось в протокол ее любви.

В квартире было очень жарко. Рамона уже встала. Как ни странно, утром забежал Ренье, присел рядом с Францем на край постели и стал болтать с Рамоной, принимавшей душ, на кубинском испанском, которого Франц почти не понимал. Она вдруг собралась к Грасиэле — покрасить волосы. «Чао, бэби», — бросила она и упорхнула. Ренье почему-то не уходил и, насколько Франц мог видеть из постели, направился на террасу. Ему было неловко оставаться наедине с Ренье в пустой квартире, хотя он ничего против него не имел. Может быть, потому и неловко. Кроме того, ему давно полагалось быть в отеле. А еще ему нужно было покормить свиней. Наконец он встал. Ренье в майке и спортивных штанах фирмы «Адидас», облокотившись на перила террасы, посматривал то в сторону Гаваны, то на Франца, кормившего свиней чем-то непонятным. Но вместо того чтобы принять душ, собраться и быстренько поехать в «Севилью», Франц снова улегся в постель и сделал вид, что читает «Происхождение видов путем естественного отбора» [64] «Происхождение видов путем естественного отбора* (1859) — ученый труд Чарльза Дарвина (1809–1882). .

Тогда Ренье молча встал под душ, словно хотел продемонстрировать ему, как нужно мыться, пока Франц притворялся, что читает, а потом Ренье спросил, не потрет ли Франц ему спинку, словно они — ученики частной школы для мальчиков. «Ты мне не поможешь?» — с улыбкой спросил Ренье. А поскольку Франц никому не отказывал и хотел оказать Ренье эту услугу, в чем сам себя убеждал, как тогда в спальном вагоне, он действительно стал тереть Ренье спину, движимый сначала любовью к ближнему, а потом просто любовью.

С той первой встречи на пляже имени Патриса Лумумбы Франц знал от Рамоны, что Ренье «голубой». И сейчас хотел бы оказаться где-нибудь далеко-далеко, а еще лучше умереть, но внезапно вдруг взглянул на обнаженного Ренье и вот уже смотрел не отрываясь, не в силах был не смотреть, не мог отвернуться. Или все настойчивее отворачивался, потому что не мог оторваться, — он сам не мог понять… «Да не будь таким зажатым, чего ты комплексуешь», — говорила ему тогда, в спальном вагоне, Андреа. Но Ренье таких слов не знал ни по-английски, ни тем более по-немецки, и Францу не оставалось ничего иного, кроме как молчать, а Ренье улыбался своей ослепительной улыбкой и повторял одинаково ужасно звучащее на всех языках «по problem» и все улыбался, и вот они оба оказались под душем.

И так они стояли в узенькой кабинке, их руки и глаза зажили собственной жизнью, вода стекала по их телам, белокожему и смуглому, и они уже совсем было потеряли голову, как вдруг распахнулась дверь и Рамона, успевшая покрасить волосы, так громко завопила: «Вот свиньи!» — что слышно было во всем доме. Только свиньи ничего не поняли.