Синтия Роджерсон - Я люблю тебя, прощай

— Давай звони! Чего стоишь? — рявкаю я, когда Гарри первым подходит к двери.

Внутри тишина, но на верхнем этаже горит свет.

— А ты покраснела, — говорит Гарри.

— Мне стыдно. Естественная реакция на подобную ситуацию. Будь ты нормальным, ты бы тоже покраснел.

— Ага, будь я нормальным, я бы на тебе не женился.

— Да пошел ты к черту! — машинально отбрехиваюсь я. — И вот еще что — мы не станем рассказывать Ане про нашу сексуальную жизнь, понял? Ни слова о сексе! Знаю я их… этих психотерапевтов. Хлебом не корми, дай покопаться в интимных подробностях чужой жизни. Никакого секса!

— Ладно, ладно. Без проблем. Никакого секса.

— Ни сейчас, ни потом.

— Никакого секса ни сейчас, ни потом? Как скажешь.

И тут дверь открывается. Сердце у меня колотится, словно это и впрямь настоящее свидание. Глупо улыбаюсь, будто влюбленная дурочка.

— Добрый вечер, — говорит молодая женщина, на лице ни единой морщинки. (В последнее время морщины стали моим пунктиком.) Глаза сияют, словно она давно нас знает и ужасно рада. — Вы, должно быть, Роза и Гарри. А я — Аня. Входите, пожалуйста!

Гарри тоже ведет себя как влюбленный — лицо красное, молчит.

И вдруг выпаливает:

— Какое у вас необычное имя, Аня!

— Мой отец — поляк.

Гарри буквально пожирает ее глазами. Она и вправду очень красива. Анемичной красотой.

— Аня — польское имя. Если точнее, сокращение от польского имени Анка, — терпеливо поясняет она, словно уже смекнула, как туго соображает Гарри. — Это и есть мое настоящее имя.

— Польское!.. — вздыхает Гарри.

Можно подумать, поляки все равно что марсиане.

— Да, но я родилась в Эвантоне. И муж у меня тоже из Эвантона, — только что не оправдывается Аня.

— И мы тоже из Эвантона! Совсем недавно переехали туда из Лейта.

— Значит, мы с вами соседи, — сдержанно замечает Аня.

— А в Эвантоне вы где живете?

Аня на мгновение застывает; может, им велено работать под вымышленными именами и запрещено давать настоящие адреса — на тот случай, если разведенный муж или невменяемая жена вздумают мстить.

— Гарри! Не приставай к человеку. Простите, Аня.

Аня оценивающе смотрит на меня. Сама сдержанность и спокойствие. Меня она возненавидит.

— Неподалеку от вас.

— Поразительно! А мы никогда не встречались! Чудеса, да и только! — восклицает Гарри.

— Какое невероятное совпадение! — поддакиваю я.

Мы не можем совладать с собой, трещим наперебой. Чувствую, меня вот-вот замутит от отвращения к самой себе, как бывает на вечеринках, когда я вдруг слышу свое собственное неприличное ржанье и замечаю, что заливаю хозяйский ковер вином, отплясывая под музыку, которую терпеть не могу. «Абба», брр…

— А я думаю, мы наверняка встречались. — Аня говорит дружелюбно, ни тени раздражения, столь свойственного мне. — Эвантон ведь невелик. Наверняка мы видели друг друга, просто не обращали внимания.

Это сказано с такой спокойной уверенностью, с таким сверхъестественно профессиональным безразличием, что мы оба, прикусив язык, следуем за этим светлым видением вверх по лестнице. Мимо закрытых дверей, мимо абстрактных акварелей — в мансарду, выкрашенную в абрикосовый цвет. Три шикарных мягких кресла стоят в кружок. Больше никакой мебели. Я бросаюсь к одному из кресел, словно кто-то пытается меня опередить. Давненько я так не психовала, да и с Гарри мы уже бог знает сколько так не резвились. Последний раз, по-моему, когда я вообразила, что его секретарь в меня втюрился.

— Ну вот, усаживайтесь поудобнее, — приглашает Аня. Голос у нее теплый, тихий и ровный. Без акцента, но что-то не вполне шотландское в нем есть. А может, я придираюсь. Заранее настроилась из-за ее имени.

— Бог ты мой, как удобно! Прелесть что за кресло! А какого дивного цвета стены! — взахлеб восторгаюсь я и ничего не могу с собой поделать. Хочу понравиться Ане. Чтоб она была на моей стороне.

— Спасибо! Я люблю, когда люди чувствуют себя здесь как дома. Итак, у нас с вами час. Начнем?

— Разумеется, — с несвойственной для него уверенностью отвечает мой муж.

— Прекрасно. Я предпочитаю сразу брать быка за рога. Давайте каждый из вас расскажет мне, в чем, по его мнению, ваша проблема, а потом мы попытаемся с ней справиться. Сначала вы, Гарри. Что вас больше всего огорчает в семейной жизни?

— Наша сексуальная жизнь, — не задумываясь рубит Гарри.

Прошу прощения, панове, я постоянно думаю о сексе. Но! Это не мешает мне хорошую делать пиццу. Забавно: это самое слово, пицца, у нас дома звучит совсем иначе. Здесь оно более… скрипучее, что ли. А может, это только на мой слух. У некоторых посетителей я одно это слово и понимаю. Они открывают рот, и я слышу: шр, шр, шр, а потом вдруг — пицца ! И тогда я говорю, что всегда: