Жюльен Грак - Побережье Сирта

Серые глаза смотрели не моргая, но на его полупросветлевшем лице обозначилось что-то вроде улыбки.

— Успокойтесь, сядьте… Кровь у вас горячая, что вполне естественно для очень молодого человека. Ну, ну! — добавил он, слегка наклоняясь ко мне, с иронией и почти ласковой благосклонностью. — Я же не говорю, что сам я сплю спокойно.

С груди моей сразу свалился огромный груз, и я понял, что на протяжении уже многих дней я жил, стараясь не дышать. Тот, кто сидел напротив меня, обладал властью связывать и развязывать. Мною овладело безумное желание: поцеловать сухую и длинную руку, свисавшую передо мной в тени с подлокотника кресла.

— Каким количеством моряков, находящихся в настоящее время на суше, располагает сейчас Адмиралтейство? — спросил вдруг меня отрывистым и четким голосом старый Даниэло, поднимая голову.

Он держал в руке карандаш и тихо постукивал его острием по письменному столу.

— Двумя сотнями, если не считать тех, кто занят приведением в боевую готовность береговых батарей.

— Марино, вероятно, известил вас о том, что в ближайшее время в ваше распоряжение поступят две канонерские лодки. А два только что отремонтированных сторожевых корабля прибудут к вам с недоукомплектованными экипажами; вы укомплектуете их на месте.

— Но…

— Я знаю, — отрезал внезапно спокойным и довольно низким голосом черный силуэт, обнаруживший вдруг свою усталость. — Это выходит за рамки ваших обязанностей. Однако обстоятельства диктуют нам свои условия. Преемник капитана Марино пока еще не назначен. К тому же на месте вы располагаете помощью опытных офицеров.

Что-то в доброжелательной интонации его голоса подсказало мне, что преемника назначат еще очень и очень нескоро. Я почтительно и несколько скованно поклонился.

— Я сделаю все, что в моих силах, если я заслужил доверие Синьории.

— Доверием «нашим» вы не располагаете, — возразил голос, в котором теперь заиграла нота убийственной иронии. — Вы не заслужили его и никогда не располагали им. Вы располагаете нашим… признанием. Это все, что может сделать государство, оказавшееся в неопределенной ситуации, когда многое зависит от воли случая.

От усталости у него передернулось лицо, и он сразу показался мне очень старым.

— …Я поведаю вам один правительственный секрет, — продолжал он, поднимая голову и улыбаясь куда-то в пространство, — секрет, раскрывать который перед исполнителями не очень-то желательно, — это секрет слабости. Когда случается какой-нибудь непредвиденный инцидент и дела принимают дурной оборот, то поначалу на месте всегда сохраняют человека, с которого все началось. Это вам не кажется странным? — спросил он, вдруг пытаясь поймать мой взгляд.

— Может быть, для этого существуют какие-либо неизвестные мне основания, — сказал я смущенно и осторожно.

— Я вижу несколько оснований, — сказал он медленно и отчетливо. — Естественная леность ума, присущая славным правительствам. Инстинктивное стремление обезопасить себя по отношению к общественному мнению, которое всегда, когда вожжи натягивают слишком быстро, склонно считать, что раньше «было проявлено попустительство», и для которого, однако, если дела принимают слишком уж дурной оборот, стоит иметь в запасе весьма и весьма черного козла отпущения. Нет, в данном случае я думаю не о вас… — улыбнулся он, видя, как я без особого удовольствия морщу лоб.

Казалось, он на миг задумался, и взгляд его принял неопределенное, почти отсутствующее выражение, которое просто поражало меня на этом лице с мощными челюстями.

— …Есть, быть может, и еще одно основание, более неопределенное, с трудом поддающееся логическому объяснению. Когда какой-то человек оказывается по-настоящему замешанным в некоторых слишком крупных для него, выходящих за рамки его возможностей делах, убеждение, что некая часть его личности осталась недопонятой — коль скоро по ее вине произошли такие вещи, — заставляет опасаться кощунства, заключающегося в стремлении разделить по полочкам то, что было объединено событием. Вам не кажется, господин Наблюдатель, что есть люди, принадлежащие определенным деяниям, деяниям труднодоступным и непостижимым из-за того, что оказалась убранной лестница , без которой перебраться от них к нему уже невозможно?

— Если я и принадлежу этому деянию, то принадлежу не один, — сказал я бесцветным голосом. — Одно-единственное недвусмысленное слово со стороны Синьории, и ничего бы не случилось. Но я не могу сказать, что мне представлялась возможность прочитать такое слово.