Тропа паучьих гнезд

Пин вовремя остановился, он уже занес было ногу. Под ногами у него что–то большое и белое, растянувшееся вдоль межи. В траве валяется разложившийся труп человека. Пин смотрит как завороженный: из земли поднимается черная кисть и скользит по трупу, цепляясь за него, словно рука утопающего. Нет, это не рука: это жаба, одна из тех жаб, что по ночам скачут по лугу; теперь она лезет на живот к покойнику.

Пин мчится по полю; волосы у него встали дыбом, а сердце вот–вот выскочит из груди.

Однажды в лагерь приходит Герцог. Вместе со своими свояками он отсутствовал несколько дней: они ходили в одну из своих таинственных экспедиций. На шее у Герцога черный шерстяной шарф, в руке он держит меховую шапку.

— Товарищи, — говорит он, — они убили моего свояка Маркиза.

Партизаны выходят из сарая и видят приближающихся Графа и Барона, на шее у которых тоже черные шарфы. Они несут гроб, сплетенный из виноградных лоз и веток оливы. В гробу лежит Маркиз, убитый на гвоздичном поле фашистами из «черной бригады».

Свояки ставят гроб перед сараем и склоняют обнаженные головы. Теперь видно, что с ними двое пленных. Это фашисты, которых захватили накануне. Они стоят босиком, лохматые и в сотый раз объясняют каждому, кто к ним подходит, что их мобилизовали насильно.

Герцог велит пленным взять кирки и лопаты и нести гроб на луг, чтобы там закопать его. Процессия пускается в путь: двое фашистов несут на плечах гроб, а по пятам за ним идут три свояка — Герцог в середине, остальные двое по бокам. В левой руке, на уровне сердца, они держат шапки: Герцог — круглую меховую шапку, Граф — вязаный башлык, Барон — большую черную крестьянскую шляпу; в правой руке у каждого — пистолет. Позади них, на некотором расстоянии, идут все остальные, и никто не произносит ни слова.

Потом Герцог затягивает заупокойную молитву. Латинские стихи в его устах звучат сердито, как ругательства, а свояки подтягивают за ним, держа в одной руке направленные на фашистов пистолеты, а в другой — шапки. Похоронное шествие продолжает медленно двигаться по полю. Герцог отдает короткие приказы фашистам идти помедленнее, держать гроб прямо и поворачивать, когда надо свернуть. Потом он приказывает пленным остановиться и рыть могилу.

Партизаны тоже останавливаются на некотором расстоянии от них и наблюдают. Подле гроба и роющих могилу фашистов стоят три свояка–калабрийца с обнаженными головами и черными шерстяными шарфами на шее. Пистолеты их направлены на фашистов, и они бормочут латинские молитвы. Фашисты работают быстро: они уже выкопали глубокую яму и смотрят на свояков.

— Еще, — говорит Герцог.

— Глубже? — спрашивают фашисты.

— Нет, — говорит Герцог. — Шире.

Фашисты продолжают рыть и кидать вверх землю; они вырыли могилу в два, а то и в три раза шире, чем требуется.

— Хватит, — говорит Герцог.

Фашисты осторожно ставят гроб с телом Маркиза на середину могилы; затем они вылезают, чтобы закопать ее.

— Вниз! — приказывает Герцог. — Закапывайте, не вылезая из ямы.

Фашисты, стоя в могиле, бросают лопатами землю только на гроб и остаются в двух ямах, образовавшихся по обе стороны погребенного. Время от времени они оборачиваются, чтобы посмотреть, не разрешит ли им Герцог вылезти, но Герцог хочет, чтобы они продолжали закапывать его свояка, над гробом которого уже образовался большой могильный холм.

Поднимается туман, и партизаны расходятся, оставив у могилы свояков с непокрытыми головами и наведенными на фашистов пистолетами. Густой туман размывает силуэты людей и поглощает звуки.

История с похоронами калабрийца дошла до командования бригады и вызвала неодобрение. Комиссара Джачинто в очередной раз вызвали для рапорта. Тем временем оставшиеся в сарае мужчины дают волю яростному, разнузданному веселью, слушая шутки Пина, который, оставив на этот вечер в покое погруженных в траур калабрийцев, прицепился к Дзене Верзиле по прозвищу Деревянная Шапочка. Джилья стоит на коленях подле очага, время от времени подавая хворост мужу, который поддерживает огонь. Она следит за разговором и смеется, поводя своими зелеными глазами. Всякий раз взгляд ее встречается со взглядом затененных глаз Ферта, и тогда Ферт тоже смеется своим неприятным, болезненным смехом, и они смотрят друг другу в глаза, пока Джилья не опускает взгляд и не делается серьезной.

— Пин, перестань, — говорит Джилья. — Спой лучше «Кто в дверь мою стучится…»

Пин оставляет в покое генуэзца, чтобы позубоскалить над Джильей.