Жюльен Грак - Балкон в лесу

За хвойным лесом Фретюра они, преодолевая овраги, выходили на большую дорогу, садились на траву обочины и молча курили до тех пор, пока со стороны блокгауза Бютте на асфальте, за излучиной дороги, не раздавался звон шагов приближающегося патруля. Гранж ощущал восхитительную пустоту в голове; исходивший от земли холод предрассветных часов пробирал до костей: раскинувшись в шинели прямо на траве, он весь сосредоточился на запахе горячего кофе, который лейтенант Лаво, человек предусмотрительный, готовился налить ему из термоса. Его вполне устраивало, что война заявляет о себе таким образом: столкновением резко противоречивых ощущений. Порою, когда патруль запаздывал, он, несмотря на голод, ненадолго засыпал на прихваченной морозцем траве, и почти тотчас же его начинали одолевать сны. Почти всегда повторялся один и тот же сон о дорогах. Снились танки, по длинной просеке несущиеся прямо на амбразуру форта. Снилось то, что будет.

Если ночь была светлой, а дороги — сухими, он на обратном пути расставался с Эрвуэ на развилке под огромными дубами, отсылая его в дом-форт; дальше он, никуда не сворачивая, шел по другой тропе, которая кратчайшим путем вела через молодой ельник в Фализы; отсюда он, пройдя вдоль вишневых деревьев и грядок люцерны, выходил на поляну, где кривыми оглоблями тянулись к луне нагромождения сброшенных в траву камней. Перемахнув через плетень, Гранж садами выходил к двери домика Моны; боясь разбудить ее, он обворачивал железную крестьянскую щеколду своим носовым платком; еще с порога, прячась в густой тени шкафов, увешанных латами отблесков лунного света, он слышал протяжное и легкое дыхание, освежавшее его усталость. От пузатых комодов исходил запах лаванды; через открытую дверь были видны первые грушевые деревья аллеи, ветвистые и чопорные в лунном свете, как кораллы в морской глубине. Он садился подле нее и, вспомнив о ночной прохладе, натягивал ей на плечи острый красный уголок одеяла, соскользнувший на пол; как котенок, во сне выпускающий когти, она лежала на тряпках своей корзины, и он знал, что вторым покойным утренним сном она засыпала лишь в самый разгар большой постельной схватки. Он не будил ее. Затаившись в темноте, проникнутый какой-то доселе неведомой ему самому нежностью, он на нее даже не смотрел. Он лишь прислушивался к негромкому, протяжному дыханию у самого своего бедра и — через открытую дверь — к гулкому, напоминающему шум моря копошению Фретюра, которое замирало теперь где-то в отдалении. Ему казалось, что его жизнь избавляется от своих перегородок и что держится все вместе лишь благодаря этой самозакрывающейся двери, которая, перепутав часы сна и бодрствования, из недр разбуженной войной ночи бросала его к Моне. Он зажмуривал на мгновение глаза и прислушивался в темноте к их смешанному дыханию, снова и снова скользившему по протяжному, густому шелесту леса, — это было как плеск волн в глубине грота, которые дышат на фоне рокота бурунов; то же огромное плечо всколыхнувшего землю прилива приподнимало их, неся одновременно бодрствование и сон. Перед тем как уйти, он лишь прикасался пальцами к немного влажной ладошке, которую она держала во сне открытой и повернутой в темноте кверху — жест какого-то слепого благословения, который успокаивал его.

Возвращаясь просекой в блокгауз, в просвете между деревьями он видел, как над долиной Мёза розовеют еще прожектора в первых лучах зари — работа не прекращалась ни днем, ни ночью. Бетонирование шло полным ходом. Неподалеку от Бютте расположился передовой отряд инженерных войск, и в Мориарме намечали в следующем месяце установку на просеке защитных сооружений и закладку вокруг дома-форта предусмотренных инструкцией минных полей.

Первый снег выпал в Арденнах к концу декабря. Когда Гранж проснулся, нейтрально-белый свет, струившийся от земли, пушил на потолке тень от оконных рам; однако прежде всего его поразила не столько необычность освещения, сколько аномальная отрешенность времени — вначале он даже подумал, что остановился будильник; комната, весь дом, казалось, парили над длинной ледяной дорожкой в уютной и пахучей монастырской тишине, которая становилась все ощутимее. Он встал, увидел в окне безбрежно-белый лес и снова лег в тихой комнате, щурясь от охватившего его чувства лучезарной радости. Дыхание тишины вокруг него становилось еще неуловимее в этом роскошном свете. Время делало остановку: этот немного волшебный снег, который собирался перекрыть дороги, открывал для обитателей Крыши пору больших каникул.