Наталья Земскова - Детородный возраст

Бывает. Бывает… Но что касается себя, то окончательно она поверила в свое счастье лишь тогда, когда объявила о беременности Светланову, и он совсем не удивился.

…После Ингридиных апартаментов квартира показалась тесноватой, мебель – устаревшей, а ведь совсем недавно они оба ей так радовались, и Валера сказал:

– Моя окончательная квартира – других переездов не будет!

А она, Рита, тогда удивилась: как? Это – всё?

Полежала, пощелкала пультом телевизора, начала собирать вещи. Как нарочно, они не находились и на поиски приходилось тратить уйму времени и дефицитных сил. Довольно скоро начало смеркаться, внезапно стемнело, но она не спешила обратно в смутной надежде дождаться Валеру: а вдруг? В конце концов, им просто необходимо увидеться и попытаться выстроить какие-то другие, совершенно новые отношения. Она нуждалась в Валере и страдала от того, что он никак не присутствовал в ее жизни. Хотя и чувствовала – нет, не пришло еще время для этих «новых» отношений. А раз не пришло, значит, ждать бесполезно. Посидела, чуть-чуть подумала, подошла к висящему на стене этюду, с которого был написан портрет, сняла его и положила в сумку. Валера придет и поймет…

Ее немного удивило, с какой легкостью она покидала квартиру (и свою прежнюю жизнь?), будто и не была связана с нею сотнями тысяч нитей, будто и не была она ее домом, гнездом, в чем-то даже опорой. Она совсем не думала о будущем, не пыталась определить свое «временное» и, в общем, странное положение, как будто всё должно решиться помимо нее, без нее.

До отъезда Кириллова оставалось чуть больше двух недель, и она решила провести их максимально беспечно, ведь неизвестно, как пойдет ее беременность: «Порадуюсь жизни, пока есть возможность… Уедет – и пойду сдаваться, встану на учет». После разговора со Светлановым Маргарита не только успокоилась, но всем своим существом ощутила единственно верную и созвучную ее состоянию линию – не предпринимать ничего, жить – как живется. Хотя, наверное, это едва ли не в девяноста процентах случаев – самое верное, самое лучшее. И – на глазах повеселела.

Повеселеть – значит принять ситуацию. Кириллов опять с изумлением смотрел на эту новую, как он чувствовал ускользающую от него, Маргариту, и ничего не понимал. Но размышлять было некогда: он целыми днями носился по городу, чтоб привести в порядок документы и дела, а вечером являлся к ней с заказанным в ресторане ужином, новостями и шутками. Забавляясь этой игрой в семью, они говорили о пустяках, но всё время наблюдали друг за другом, будто бы ожидая чего-то.

«Неужели не догадался? Не понял?» – спрашивала она себя, стараясь есть без отвращения и проявляя заинтересованность.

«Какая странная веселость – и от чего бы?» – размышлял он и терялся в догадках.

Дни тикали и тикали, бежали, как спешащие часы, и каждый был погружен в свое…

То, что начались роды, я просто не поняла. Первое января. Одиннадцать вечера. Страшно хочется спать. Вдруг – неясная боль в животе. Неясная, но достаточно ощутимая, чтобы не уснуть. Промучилась два часа – не стихает.

Новогоднюю ночь, как и все предшествующие, я провела в больнице, но спать мне, конечно, не дали. Никакого волшебства, никакой сказки праздника, ни на грамм. Крики, хлопки и вспышки салюта не прекращались, и малышка во мне всё время ворочалась, а я ее уговаривала и успокаивала. Алеша хотел встретить Новый год со мной в больничной палате – еле отговорила от этой безумной затеи. Я сама себе в тягость, какие уж тут свидетели…

Главное, что я дожила, доползла, дотерпела. Последний месяц был очень длинным и жутким: я его почти не помню. Я стала огромная, рыхлая, практически квадратная, еле передвигалась и даже лежала с трудом. Раздувалась, как шар. Шестьдесят четыре килограмма – вроде бы немного, ведь не сто же, но для меня этот вес оказался почти неподъемным. Всё время затекала, немела грудина, так как верхний край живота упирался в нее. На бок по-прежнему лечь не могла – живот вставал углом и никак не желал расслабляться. Засыпала на полчаса-час и просыпалась, оттого что мне всё мешало. Вставала подвигаться. Но и двигаться не получалось: уставали ноги, уставало тело, меня разрывало, разламывало в разные стороны, сердце колотилось изо всех сил. Слава богу, не было отеков.

Страх выкидыша стал неактуален, зато страх за ребенка цвел махровым цветом. По отделению гуляли упорные слухи о том, как на днях родился мертвый ребенок, и несчастная женщина криком кричала на всю больницу, пока не потеряла сознание, как другого ребеночка неправильно приняли, и он тоже не выжил… Подобные истории можно рассказывать и слушать бесконечно, но лучше их не знать вообще. Клуб общения под дверями своей палаты я давно ликвидировала, но эти рассказы как-то просачивались: то в процедурном что-нибудь услышишь, то в коридоре. И еще я заметила: в больницах негативная информация распространяется сама собой и по своим законам – виртуально-телепатическими каналами, о благодати неведения можно только мечтать.