Юлия Вертела - Интенсивная терапия

Съежившись, он уставился в грязное окно.

Забыть все и отпустить. Но как?.. Виноват он перед братом Ильей за то, что первый затеял бучу, в которую втянулись и дети, и даже предки, закопанные в могилах. Жена подзуживала: «Отсудим квартиру, твой брат и так богатый!» А он, дурак, слушал, зверел, словно пес цепной, на Илюху. Теперь они и не здороваются. А ведь сколько лет собирались за родительским столом – чистые друг перед другом, родные. Оказывается, это важно...

Мокрое пошлепывание собственного сердца на УЗИ напомнило Филатову хлюпанье расплакавшегося носа – беспомощное, как детское «прости».

Нет, что ни говори, христианские заповеди придуманы с большой жалостью к человеку. В первую очередь к согрешившему. Оступившийся страдает и разрушается больше, чем тот, кому он доставил неприятность. Вон Илюха веселый и здоровый. А я как последний идиот растравливаю душу...

Все начинается с мечты о чем-то очень желанном. Но запретном. Существующее положение вещей никак не подпускает к искомому – держит со всех сторон, предупреждает... Но попробуй остановить человека, который считает, что он в шаге от истинного счастья!.. Есть отношения безусловной ценности, и вдруг ты бросаешься ими... Совершаешь ошибку за ошибкой, и затем наступает самое страшное: уже понимая глупость своих поступков, ты упорствуешь в неправоте, потому что знаешь: назад пути нет. Тем временем мечта, как золотое сокровище, погружается на дно океана и покрывается слоем ила... А у тебя в руках горчайшее из открытий – обманувшись и обманув, ты утерял счастье не только призрачное, но и настоящее. И тогда начинаются мучительные докапывания: а можно ли было сделать иначе? А что, если бы я?..

Теперь Филатов не сомневался, что мудры заповеди Господни, но ведь они хороши только для профилактики. Заразившемуся не спастись, смертельно больному не исцелиться. Конечно, можно забить на суды. Покаяться и причаститься... Но непоправимость случившегося так и будет грызть сердце. И не вернуть в семью покой и безмятежность. Илюха не простит, и Зинка не отстанет. А ежедневно видеть близкого человека с отчужденным лицом – доконает кого угодно... Как сделать свое сердце легким? Чтобы пройти еще хоть сколько-то, поднять еще хоть сколько-то и сделать сколько-то свободными руками. Как отпустить? Но так чтоб с миром... – всем этим он перемутился сполна.

«...И остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должникам нашим...»

Со лба, как лавина, сползала тяжесть, смежая болезненные веки. Все органы и части тела смертельно устали – тревожиться, переживать, оправдываться...

«...И остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должникам нашим...»

Мутные стекла больничных окон и толстенные старые стены, казалось, не пропускали слов наружу, и губы беззвучно нашептывали в открытую форточку:

«...И остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должникам нашим...»

Глупо, конечно, в форточку, но через грязные стекла и потолок еще глупей – не достучишься.

Филатов глянул на мужичка, которого закатили в палату, и сразу отвернулся, продолжил в форточку сигналы посылать... Только к вечеру решился узнать историю соседа – редактора известной газеты, затравленного за принципиальную предвыборную статью. Слушая сбивчивую исповедь, почему-то вспомнил другого правдоискателя, работавшего когда-то с отцом.

...В одном из научных институтов украли ковер из конференц-зала, и так тихо это случилось, что никто не заметил похитителя, кроме одного человека. На общем собрании много шумели, директор настаивал, что виновник кражи – конечно, не институтский работник, а зашедший с улицы прохвост. Тут-то и встал единственный свидетель и указал на вора – весьма приближенного к директору человека... Вору ничего не сделали, зато свидетеля пригвоздили к позорному столбу. Зачем бросил тень на коллектив? Сидел бы себе и молчал в тряпочку! Правдолюбца стали сжирать: снимать с должностей, лишать премий, пока не довели до инфаркта. Если в больнице с сердцем несчастного как-то разобрались, то о том, что творилось в его голове, не знал никто – пустые глаза, обведенные черными кругами, все время смотрят в одну точку... И этот точно такой же, как в рассказе у бати. Приглашенный с соседнего отделения невропатолог уверял, что это депрессия. Но Филатов предчувствовал...

...По городу висят отгремевшие плакаты с разодранными лицами кандидатов в депутаты. «Ноль-третий» ангел проскользнет по сумрачным дождливым коридорам. За кем? Не за «газетным» правдоискателем – повесился, бедняга, как и «ковровый»... Не за Филатовым, он отпустил – и метры, и жену, и брата... Хотя нет-нет и вздрогнет, увидев «скорую»...