Юлия Вертела - Интенсивная терапия

Деду и маме меняют памперсы, они стонут, повернутые друг к другу лицами, смотрят в глаза и обмениваются едва уловимыми импульсами сострадания...

Украдкой наблюдаю, как грузный, седеющий мужчина ловко смачивает деду тампоном язык и губы, стрижет ногти. Умывает. Причесывает. Дает микстуру. Наверное, уютно жить с таким заботливым сыном – мелькнуло и утонуло в общем потоке мыслей об угасании благородных обликов.

Восковое лицо столетнего деда почти не меняет своего философско-стоического выражения. Ничто так не смиряет дух, как больницы и кладбища. Когда-то деятельные существа превращены возрастом и болезнью в сплошную немощь. Дряблые мышцы, синие сосуды под пергаментом кожи, – сила ушла из тел, и вместе с силой – желания.

Есть и еще одно сходство палаты интенсивной терапии и кладбища: в какое время суток ни заглянешь, больные всегда в одних пределах – в прямоугольниках кроватей: серый, синий, коричневый и желтый – по цвету одеял.

Сегодня я почти не шутила, и мама не смеялась.

Тридцать шесть и восемь. Давление сто десять. На сердце тяжело.

– Аритмия, – пояснила дежурная.

Звезды мигают над моргом – у них тоже мерцательная аритмия.

Из сугроба торчит огромный ледяной фаллос метра два высотой – упавший с крыши отморозок.

Сосульки в этом году аномальны, как и снегопады... За всю жизнь не видела таких гигантских ледяных наростов на крышах – одной ледяной иглы достаточно, чтобы прошить насквозь человек пять, если не больше...

Мама как будто только сейчас осознала, что лежать ей долго. А может, услышала что-то от докторов на обходе, она тревожилась, словно хотела сказать что-то важное и у нее не получалось...

Я трясла доктора. Та удивлялась моему нетерпению:

– Ну вы же понимаете, прошел всего 21 день...

Быстрого улучшения не наступало. Правая половина тела так и оставалась неподвижной.

Закладывая памперс, замечаю, как мама похудела и обессилела – маленькая, черные синяки на бедрах, исколотые вены. И взгляд – такой безнадежный и тоскливый, что я едва сдерживаюсь, чтобы не плакать в палате.

Над маминой кроватью – фотообои. Озеро, вокруг скалы, лес и вдалеке гора со снегом на вершине. Смотрю на картинку каждый день, а сегодня спросила у сестрички:

– Где это, как вы думаете?

– Думаю, в России...

– Почему?

– Да у нас полно таких гор и лесов. И солнце над ними никогда не светит...

Пасмурно. Я вдруг уловила основное слово – пасмурно.

Уважаю медсестер. Грубо или ласково, но они делают нужную работу. Всовывают ложки с гречневой кашей в бессильные рты, моют задницы, вливают лекарства в вены. Конечно, это их обязанность. Но ведь за те же деньги можно работать и продавцом. А они – среди больных, а не среди покупателей. Наверное, есть все-таки какая-то предрасположенность к милосердию у медицинских работников.

Сегодня я разговаривала с сестрами больше, чем с мамой.

Мама все меньше реагирует на меня. Она перестала выглядывать из своего заточения... Смотрит в одну точку, и изредка слезинки скатываются с глаз.

Ее немного радует массаж спины, поглаживания рук, причесывание и иные ласки. Но вера и радость, которые были после выхода из комы, – исчезли. Видеть маму не только больной, но и убитой своим состоянием тяжело до болей в желудке. Под конец посещения сгорбливаюсь от ноющего комка внутри.

По телефону даю отчет брату о состоянии мамы. Мы стараемся дежурить у нее по очереди. Так легче. Потом обмениваемся новостями. У брата всегда хорошие новости – он оптимист. У меня так не получается.

Выйдя из больницы, начинаю всхлипывать с подвыванием. Хорошо, что улица пустынная – никому нет до меня дела. Мороз хватает за лицо, словно раздает пощечины. Мокрые щеки покрываются ледяной коркой.

К ледяному фаллосу возле морга какие-то шутники приставили дорожный знак – «ведутся работы» – человек с лопатой копает землю. Вроде могилу роет... Тьфу! Сморкаюсь и ругаю себя за такие мысли.

Бреду домой обычным маршрутом.

Светятся окна парикмахерской, кого-то стригут, завивают, веет благополучной жизнью – мама бывала здесь.

Яркие огоньки ресторанчика на бульваре, хочется зайти в него: выпить кофе, послушать музыку и забыть на полчаса, кто я такая и где живу. Представить, что это незнакомый город и мне здесь уютно и интересно...

На окне готовится расцвести бабушкин цветок. Перед смертью бабуля завещала этот амариллис мне. Он распускается несколько раз в году и согласно семейной легенде – по праздникам... К чьему-то дню рождения или к юбилею. Но просто так – никогда. Сейчас у амариллиса тугой зеленый бутон на ножке.