Грэм Грин - Брайтонский леденец

Но она не решилась войти. В том-то и беда. А вдруг Дорис начнет причитать? Как ей тогда вести себя, как похвастать своей свободой? Сквозь окно витрины она встретилась взглядом с Мейси, та застыла, уставившись на нее, с тряпкой в руках, худенькая, юная, как будто ее собственное отражение в зеркале. А она стояла там, где когда-то стоял Пинки, на улице, и глядела в зал. Вот это священники и называют единой плотью. И так же; как она сама несколько дней назад, Мейси подала ей знак — скосила глаза и незаметно кивнула головой в сторону боковой двери. Она, конечно, могла бы войти и в парадную дверь, но подчинилась призыву Мейси. Как будто делала привычное дело.

Дверь отворилась. Мейси была уже тут.

— Роз? Что с тобой стряслось?

Ей следовало бы рассказать о каких-нибудь неприятностях и было не по себе, оттого что ее переполняло только счастье.

— Мне просто захотелось повидать тебя, — объяснила она; — я вышла замуж.

— Замуж?

— Вроде того.

— Ох, Роз, ну и как это все?

— Очень мило.

— И у тебя есть своя квартира?

— Да.

— А что же ты целый день делаешь?

— Ровно ничего. Просто валяюсь.

Юное личико, глядевшее на нее, сморщилось от горестной зависти.

— Господи, Роз, вот повезло-то тебе! И где это ты его подцепила?

— Здесь.

Пальцы, еще более костлявые, чем ее собственные, схватили ее за руку.

— Ох, Рози, а нет ли у него приятеля?

— Он не водится с приятелями, — пренебрежительно ответила Роз.

— Мейси! — позвал из кафе пронзительный голос. — Мейси!

Слезы показались у нее на глазах, у Мейси, а не у Дорис. Роз совсем не хотела обидеть подружку. В порыве жалости она проговорила:

— Не так уж это чудесно, Мейси! — Она попыталась разрушить нарисованную ею картину собственного счастья. — Иногда он плохо со мной обращается. Ох, прямо тебе скажу, — убеждала она, — не всегда это так уж сладко.

Но если не всегда сладко, размышляла она, выйдя опять на набережную, если не всегда сладко, тогда что же? Она машинально возвращалась в пансион Билли, так и не позавтракав, и все продолжала думать: а что же я сделала, чтобы заслужить такое счастье? Согрешила — вот где была разгадка, получила свой кусок пирога в этом мире, а не загробном; но ее это не пугало. Проклятье легло печатью на них обоих, подобно тому, как его голос отпечатался на эбонитовой пластинке.

За несколько домов от пансиона Билли, из лавочки, где продавали воскресные газеты, ее окликнул Дэллоу:

— Эй, малышка. — Она остановилась. — К тебе там пришли.

— Кто?

— Твоя мамаша.

В ней всколыхнулось чувство благодарности, смешанное с жалостью, — ее мать никогда не была так счастлива.

— Дайте мне «Всемирные новости», — попросила она. — Мама любит полистать какую-нибудь воскресную газету. — В комнате за лавкой кто-то заводил патефон. Она спросила у хозяина: — Можно мне как-нибудь прийти сюда послушать пластинку, которую мне подарили?

— Конечно, можно, — уверил ее Дэллоу.

Роз пересекла улицу и позвонила в дверь пансиона Билли. Открыла Джуди, она все еще была в халате, но уже затянулась в корсет.

— К тебе пришли, — сказала она.

— Знаю.

Роз взбежала по лестнице. Впереди было самое большое торжество, о каком только можно мечтать, — впервые приветствовать свою мать в собственном доме, предложить ей сесть на свой собственный стул, обменяться с ней взглядом людей, прошедших через одно и то же. Роз чувствовала теперь, она сама знает о мужчинах не меньше, чем мать, — в этом и состояла награда за то, что ей пришлось вытерпеть в постели. Она радостно распахнула дверь комнаты и увидела эту женщину.

— Что вам тут… — начала было она и добавила: — А мне сказали, тут моя мама.

— Нужно же мне было что-нибудь им сказать, — мягко объяснила женщина. И тут же продолжала, как будто была у себя дома: — Войди, дорогая, и закрой за собой дверь.

— Я позову Пинки.

— Я не прочь перекинуться парой слов с твоим Пинки.

Ее нельзя было обойти, она стояла, как преграждающая проход стена, покрытая непристойными надписями, которые начертала мелом вражеская рука. Тут Роз пришло на ум, что это из-за нее Пинки иногда вдруг становится грубым, из-за нее ногти его вдруг впиваются ей в руку. Она вызывающе сказала:

— Не видать вам Пинки. Я никому не позволю беспокоить Пинки.

— Скоро у него не будет недостатка в беспокойстве.

— Кто вы такая? — умоляюще спросила Роз. — Что вы вмешиваетесь в наши дела? Ведь вы не из полиции?

— Я такая же, как все остальные. Хочу справедливости, — добродушно объяснила женщина, как будто спрашивала в лавке фунт чаю. Ее широкое, цветущее, чувственное лицо расплылось в улыбке. Она добавила: — Я хочу, чтобы ты-то не пострадала.