Ричард Бротиган - Экспресс Токио - Монтана

Мясо нельзя рубить в перчатках, никто не купит мясо, если его рубили в перчатках. Перчатки и мясо не идут рука об руку. Потому у этого мясника всегда холодные руки. Я знаю точно, он сам мне сказал.

Я заглянул на мясной рынок Сан-Франциско, надумав купить на ужин кусок мяса. Еще не зная какого. Я шагал взад-вперед вдоль мясного прилавка. Мимо свиных отбивных, гамбургеров, бараньих рулек, мертвых кур и свежих, но пыльноглазых рыб.

Мясник наблюдал за мной не говоря ни слова, да и с места он не двигался. Жалобная гримаса застыла на его немолодом лице, которое уже приближалось в своей жизни к тому, что ему положено. Вот-вот оно станет лицом пожилого человека.

Остановившись, я всмотрелся в кусок вырезки. Он не поразил мое воображение, и я вернулся к бараньей отбивной, показавшейся мне чуть интереснее. Так и стоял, глядя, как эта отбивная устроилась в куче из двадцати пяти других отбивных. Она лежала на самом верху с таким видом, будто сама туда взобралась. Я оценил ее самоотверженность.

Остальные двадцать четыре отбивные никак себя не проявили. С таким же успехом они могли быть безымянным песком. Я раздумывал о том, как буду пытать эту верхнюю отбивную огнем, а потом съем на ужин. Я жил один, так что эта отбивная осенит благодатью холостяцкую пищу.

День в Сан-Франциско выдался мрачный, облачный и безнадежный, такая погода иногда случается посреди лета и тянется несколько дней. Начинаешь задумываться, бывает ли вообще в Америке лето.

— У меня холодные руки, — сказал мясник.

Я оторвал взгляд от куска мяса.

Я не понимал, с кем он говорит.

Он говорил со мной.

Я посмотрел на его руки.

Он безысходно вытягивал их вперед. Изношенные и серовато-красные. На этих руках намерзло много лет, а то и десятилетий мертвого мяса.

Я силился придумать подходящий ответ. Мои руки вдруг потеплели и даже разогрелись. Мне было очень стыдно. На языке пусто, я заблудился без воды в этой пустыне.

Разрывая цепи моей неловкости, мясник сказал: А ведь мог водить грузовики. Водил же в армии. Вот и занялся бы с самого начала. Хотя бы руки не мерзли.

Кровь в моих руках уже закипала.

Я выдавил из себя стандартную в таких случаях улыбочку, показывая, что понимаю и сочувствую, только вот ответить мне особо нечего.

Мясник потер руки и, чтобы сломать напряжение, решил рассказать короткий анекдот, но изо рта не вырвалось ни слова. Губы пошевелились, потом застыли, и мы с ним улыбнулись, как если бы он и в самом деле рассказал анекдот.

По пути ко мне и к моей бараньей отбивной он все так же потирал руки.

По всем меркам, эта женщина довольно привлекательна, ей не дашь больше тридцати лет. У нее тонкие черты лица, превосходный маленький рот — словно его после смены собирали розы на фабрике редкостей. Несовершенными на этом лице оставались только глаза. Красивым глазам не хватало характера, что не так уж важно, ведь большинство мужчин мало интересуются женским характером.

Формы радовали взгляд, компактные и пропорциональные. Аккуратные щиколотки и грудь, которой совсем мало оставалось до пышности.

Мы мчимся в метро под Токио, она сидит напротив меня и с отсутствующим видом поигрывает кожей у подбородка. Мягко оттягивает ее, снова и снова проверяя упругость, — мы останавливаемся и мчимся к следующей станции.

Двенадцать миллионов человек у нас над головами ищут счастья, выжимают из собственных жизней все лучшее, а она думает об упругости подбородка и годах, что наступят — непременно наступят. Как станция, к которой мы сейчас мчимся.

Добро пожаловать на станцию Ёцуя.

Просто еще одна остановка в пути.

Вчера вечером кто-то постучал в кухонную дверь этого одноэтажного домика, что стоит в Южной Монтане у реки Йеллоустоун, которая течет в Миссури, затем вместе с ней в Миссисипи, потом в Мексиканский залив их последний дом, такой далекий от гор, кухонной двери и позднего вечернего стука.

Я что-то готовил. И не сразу сообразил, что в кухонную дверь стучат. Друг, с которым мы болтали в этой самой кухне, успел открыть до того, как я сдвинулся с места. Я был слишком занят сковородкой, полной грибов и куриного мяса.

Я ждал, когда эти люди войдут в кухню и станет ясно, кто они и чего хотят. Еще я удивлялся, почему они не постучали в переднюю дверь. До нее ведь ближе — до передней, так сказать, двери этого дома. Она прямо на дороге. Я вообще не помню, чтобы кто-нибудь, да еще вечером, обходил дом и стучал в кухонную дверь. Может, когда-то раньше и было, давным-давно, но я тогда здесь не жил.