Ежи Сосновский - Храм любви

Итак, теперь для Эвы все это похоже на фильм, который, догадываюсь, она вспоминает специально для меня. Тем временем Антек вдруг выходит из своего кабинета. По его глазам видно, как сильно он устал, но при виде Эвы все же улыбается и говорит: как хорошо, что ты здесь. – Я как раз собиралась уйти, отвечает Эва, тут же становясь участницей известного обоим ритуала. Антек садится на подлокотник кресла и целует ее в лоб: когда-нибудь и правда уйдешь. А когда он начинает касаться губами ее век, Эва ловко выскальзывает из-под него и идет на кухню: мы что-то засиделись, я приготовлю ужин. Только теперь, нарезая хлеб, она задумалась, почему повела себя так, ведь они могли этим вечером заняться любовью, что в конце концов и сделают, но в кресле было бы не так, как обычно. Антек стоит в дверях кухни и вопросительно смотрит на нее. Эва начинает рассказывать о «Записках дона Ригоберто», объясняет, что это вторая часть «Похвального слова мачехе», но Антек не читал ни одного, ни другого. У меня сейчас ни на что нет времени, говорит он с виноватой улыбкой. Эва прикасается к мочкам ушей, как будто пробует вставить стетоскоп: ну так брал бы напрокат аудиокниги в Институте Слепых, фыркает, вскакивает и идет в ванную. Зачем я это сказала? – думает она, запираясь изнутри. Наполняет ванну водой и откуда-то знает, что, когда выйдет, Антек уже будет спать.

Свернувшись, я ждал, что произойдет дальше. Но час спустя она еще сидела в ванне. Когда ей становилось холодно, открывала кран с теплой водой, смотрела, как струя бурит в пене колодец, а когда вода переставала течь, прислушивалась со смешанными чувствами грусти и ярости к тишине в квартире. Что именно ее злило? Что он слишком мало читает? Ведь он и так знает больше, чем она, к тому же в Метеорах она полюбила мужчину, а не книгочея. Что он отказался от университетской карьеры, чтобы обеспечить ей комфортную жизнь? Глупость – и то, и другое. Что их вечера уже давно похожи один на другой? Но к этому она и стремилась, к ровному дыханию, в ритме которого они жили. Она взяла с полочки зеркальце и с минуту разглядывала свое лицо, немного припухшее от горячей ванны. Скоро я стану старой, прошептала она и зажала рот ладонью, испугавшись, что Антек может ее услышать. Это прозвучало как обвинение, потому что, хотя она никогда и не сказала бы вслух такой нелепости, тем не менее почему-то ждала, что он защитит ее и от бега времени. Потом опустила руку, провела ею по шее, груди, животу. Сосредоточенно ждала реакции тела. Но оно молчало, молчало уже много дней, недель, а может, даже и месяцев.

Я поднял голову, пытаясь понять, каким образом вижу все это, откуда подглядываю за ней. А потом пополз в ее сторону: мое длинное желто-зеленое тело скользило, извиваясь между ножками шкафчика для полотенец, касаясь животом холодящей фарфоровой белизны биде. Я не хотел ее напугать, поэтому очень медленно заполз на стиральную машину и только оттуда – на край ванны. Ласково посмотрел ей в глаза. Она не закричала. Шло время, мы не отводили глаз друг от друга, ее изумрудные погрузились в мои бронзовые, а мои бронзовые погрузились в ее изумрудные, и были только они – изумрудные и бронзовые круги с черными точечками в самой середине, то близко, то снова глубоко и далеко, неуловимо пульсирующие: нежностью и завороженностью. Мы оба затаили дыхание, только пена медленно оседала с тихим шелестом, исчезала в зеленоватой воде, растворяясь в ней навсегда. Я понял, что женщина ждала здесь меня. Ведь мы встречались так не в первый раз. Как теперь должны были прозвучать мои слова? Я сосредоточился, от напряженного раздумья по моему длинному телу от кончика хвоста до раздвоенного языка пробежала дрожь. В конце концов я прошипел с нежной грустью:

– Ваш муж… он, наверное, необыкновенный мужчина?

Парандовский Ян (1985–1978) – польский писатель, историк культуры. Автор книг по античной культуре.