Джойс Оутс - Блондинка. Том II

— Эй, погодите, послушайте… я передумала, ясно вам? Для того мне и г-голова, чтобы думать ею, и если понадобится, передумать!

Песчинки были не только во рту, они попали в глаза. Женщина в перчатках скроила странную физиономию, улыбалась и хмурилась одновременно. Машина дернулась и резко остановилась. Норме Джин давали понять, что они путешествуют во Времени. Любая ром для актера есть не что иное, как путешествие во Времени. Во время которого ты навсегда расстаешься со своим прежним «я». Резкий удар о бордюрный камень! Пролет из бетонных ступеней! Коридор — и в ноздри врывается едкий химический и медицинский запах, так пахло от крупных рук ее мальчика-мужа Баки Глейзера. А вот и сюрприз или неожиданность (как в кино, когда вдруг открывается дверь и все это сопровождается накатом тревожной музыки): элегантно обставленная комната. Приемная для ожидания. Стены отделаны отполированными деревянными панелями, на них висят репродукции картин Нормана Рокуэлла, [11] Рокуэлл, Норман (1894–1978) — американский живописец, иллюстратор. вырезанные из «Сэтердей ивнинг пост». Стоят «модерновые» кресла на тоненьких металлических ножках. Огромный полированный стол и на нем… человеческий череп? Пожелтевший, весь в мелких трещинках, и еще, что очень неприятно, у него срезана верхняя часть (результат вскрытия? Неужели они выпилили целый круг кости из твоего черепа?). И набита эта впадина карандашами, ручками и дорогими трубками, которые, видно, курит врач.

Но сегодня у Доктора официальный выходной. Сегодня во второй половине утра Доктор играет в гольф в Уилширском загородном клубе вместе со своим другом Бингом Кросби. И все вокруг залито ослепительным светом. На рассвете она выползла из постели с насквозь пропотевшими простынями, чтобы принять одну, две, три таблетки кодеина.

— Пожалуйста, прошу, послушайте! Ну почему вы меня не слушаете? Я передумала! — Но изменить что-либо было уже невозможно. И она сказала себе, чтобы хоть немного приободриться: Этот свет для стерилизации. Опасность заражения, инфекции будет сведена к минимуму. (Такие странные и смешные мысли часто мелькали у нее в голове во время репетиций и съемок. Наверное, действовали этот слепящий свет прожекторов, интенсивность, с которой всматривался в нее стеклянный глазок камеры, знание того, что, как только начнется съемка, начнет появляться и сам фильм — без всяких усилий с твоей стороны, стоит только мигнуть. Знание того, что на протяжении всего этого времени ты и твой Волшебный Друг сольетесь в единое целое в некоем чудесном и утешительном озарении.) И все же она пыталась еще и еще раз объяснить, что произошла ошибка, что она вовсе не хотела этой Операции.

Да, все это так, но сейчас она в «надежных руках», об этом позаботился сам мистер Зет. Кто же станет рисковать вкладом на миллион долларов?.. Это определенно, ничего страшного ей не грозит. Пока она «Мэрилин Монро», ей ничего не грозит. Никакого риска, пока все под контролем Студии. Чтобы развеселить и успокоить ее, Ивет напевала: Добрые руки прогонят все печали, начистят твои туфли, чтоб они сияли. Добрые руки сутра до поздней ночи… Поняв, что все ее мольбы и уверения им безразличны, что они все равно не послушаются, она произнесла тоненьким сексуально-комичным голоском Лорелей Ли:

— Эй, вы, все!.. Знаете что? Сдается мне, сейчас самое время начать петь и танцевать!

Доктор, услышав эту ремарку, даже не улыбнулся. Хотя вообще улыбался все время. У него была странная грибообразная физиономия с широким и толстым носом, из ноздрей торчали волоски. Называл он ее «моя дорогая» — возможно, пытаясь таким образом убедить, что не знает ее имени и никогда не произнесет его вслух. И она почувствовала облегчение: Доктор не узнал свою знаменитую пациентку. Никто из них не узнавал ее. Она вся дрожала под накинутым на голое тело скользким халатиком. Баки не разрешал ей смотреть на трупы, не хотел, чтобы она видела. Но она видела, и °на знала. Сероватая кожа, глаза, ввалившиеся в глазницы. Ткнешь пальцем в губчатую кожу, и остается вмятина, кожа не пружинит, не выпрямляется. Она кривила и покусывала нижнюю губку, чтобы сдержать истерический хохот, а ее тем временем приподняли и уложили на стол. Зашуршали и сморщились подложенные под нее бумажные салфетки, и она тут же описалась от страха, и они вытерли и убрали все, не сказав ей ни слова, а потом вздернули вверх ее ноги и закрепили в стременах. Ее босые, совершенно голые ноги! Подошвы ее ног так уязвимы!