Григорий Ряжский - Нет кармана у Бога

Разговор переходит на высокие тона, каждый нервно сжимает в руках своё личное оружие. Наконец, объяснение достигает предельной точки, когда каждый не выдерживает, не желая более терпеть несправедливых обвинений в свой адрес, и каждый нажимает на спусковой крючок. Два выстрела звучат одновременно. Два бездыханных тела медленно заваливаются на каменистую почву необитаемого острова. Тоже одновременно. Две жизни превращаются в две смерти…

А к концу сезона чахлый росток, поднявшийся из конопляного семени, превращается в огромный развесистый дурманный куст, который, благополучно отцветши, даёт обширный посев новых всходов из успешно вызревших семян. Несчастье в том, что подросток не был в курсе, что подобное растение, принадлежащее к семейству коноплёвых, или, по-научному, Cannabis Sativa L., не нуждается в принудительном опылении. Потому что оно самоопыляемо. И вместо спасительной благодати он принял неверное решение, стоившее жизни им обоим.

Отойдя отлить поглубже в джунгли, получившийся урожай обнаруживает и с воодушевлением собирает пилот вертолёта с американского авианосца, пролетавшего над островом и засекшего с воздуха два истлевающих в тропическом климате человеческих трупа на берегу ранее неизвестного куска суши в океане. Один труп чёрный, один белый, как две соседние фортепианные клавиши. Как в песне поётся, помните? Чёрный клавиш — белый клавиш! А-ля — ля минор! Всё!

Боже, какой глубокий и печальный конец! Какая испепеляющая по своей силе эстетика! Каков простор для сокрушения надежд и оскверняющих душу мыслей! Какое устойчивое, изысканное и долгое послевкусие — как у очень дорогого сыра с очень вонючей плесенью! Какая вопиющая и безысходная безнадёга! А сам стиль, подача! И кто сказал, о Боже правый, что нельзя без твоего присутствия в паре с расчленёнкой? Не подумай ничего плохого, но знай — истинный талант всегда найдёт лазейку в твоём законе Божьем, чтобы ещё больше обогатить произведение искусства и насытить им людей, как ты насытил их когда-то рыбами своими и хлебами, помнишь? И ещё. Ну разве никак невозможно обойтись без обязательного катарсиса при многослойно открытом финале! Да запросто! Вполне достаточно расовой ненависти и пары диаметрально разноцветных мертвяков на финишной прямой. Ну и, как водится, одной толстой скрутки сразу после двух небольших непосредственно перед возникновением идеи сюжета. Короче, осталось всего-то сесть и написать. Если найду время. Роман. Нетолстый, облегчённого содержания. А вы говорите «что» там да «как»…

Однако возвращаюсь к прерванной теме. Про один еженедельный день, оставшийся для нетворческих утех. Так вот, тягу к нему отчего-то в последний период испытываю заметно меньшую по сравнению с прошлой жизнью. Прикидываю мысленно, как всё пройдёт, но настроение заметно не улучшается, как бывало прежде. Может, оттого, конечно, что прежние кадры вызрели до неприлично безутешного состояния и отмерли в моём обострённом воображении сами по себе. А новые так и не народились. Или я уже не в курсе новейших мест обитания моего контингента. Время-то идёт, человечество обновляется, свежая поросль чувствительно отличается от старой. И это заметно по всему.

Всё происходит разом. В том смысле, что вдруг нежданно-негаданно понимаешь, что перестаёшь волновать своим видом встречные женские лица. Которых и так в моей жизни стало неизмеримо меньше в связи с затворническим образом жизни. Да ещё с учётом новых приоритетов. Это я про милую сердцу самодельную дурман-какашку из гардеробной лаборатории. Раньше идёшь, помню, через толпу, любую, и выхватываешь из неё лица. Плывёшь так себе неспешно и выдёргиваешь. Правильные. Твои. Их не так много. Но они есть. Их сразу видно. Они сияют в толпе бесчисленных голов, замутнённых безликостью, они светятся и сигналят долгожданным маяком. И твой глаз, моментально сверившись с кишкой, безошибочно вырывает их оттуда. И ты сигналишь в ответ уже своей личной азбукой. Пароль один: свой — чужой, как у самолётов. Правильный отзыв — свой. Неверный — чужой. Впрочем, он обратно и не отсигналит, тот, кто чужой. Он просто обтечёт тебя слева, не задев запахом и шарфом, или минует справа, равнодушно обдав чужим тебе ароматом. Но стоп! Выстрел!.. Она! Короткий быстрый взгляд на тебя, достаточно пронзительный, чтобы быстро убедиться в правомерности искомого, но недостаточно ещё внимательный и объёмный, чтобы убедить себя же в готовности отдаться в первую минуту. И тогда стоп! Обратный выстрел! От меня. Вдоль той же линии огня! К ней. Взгляд! Серьёзный, достойный, доброжелательный, без видимой оценки объекта в рост, нарочито не столь быстрый, как её, но уже с едва заметно выложенными в умную улыбку губами, расчётливо проложенный по кратчайшей до предмета траектории. И вот улыбка уже становится шире, ненамного, но позаметней, чуть наглей, чуть призывней, так, чтобы устранить сомнения в случайности такого визуального пересечения. И ожидание в ответ. Именно сейчас всё разрешится. В эти пару секунд, взятых ею на размышление. И даже не ею самой. Её подкоркой. Её бессознательным. Её гипофизом на пару с её же гипоталамусом. Оболочкой её чувственного мозжечка, отвечающего конкретно за меня. Про её кишку не уверен, но тоже допускаю.