Евгений Боушев - Сердце капитана

По правде, начинается все немного не так. Сначала утверждается несколько бумажек, рисуется план раскопок, и специальными рабочими-берсеркерами роются специальные ямы. Ямы называются шурфами. А рабочие называются берсеркерами, потому что перед ударным трудом с кирками и заступами они выпивают по пол-литра, забивая все косяком. Мы ж все-таки молодые специалисты, как утверждает Шельма, поэтому понемногу срастаемся с древней мифологией. Берсеркеры, если помните, перед своими самоубийственными атаками заряжались настойкой из мухоморов.

Больше всего шурфы похожи на те ямы, что бывают под дачными сортирами. Разница в том, что в сортирные ямы летит всякое дерьмо, а берсеркеры, наоборот, вытаскивают всякое дерьмо из шурфов. Шельма смотрит туда с умным видом и что-то там кумекает. Но в первые, по-настоящему первые несколько дней, меня здесь не было. Где я был? А нигде.

Я бухал.

А Настенька кормила меня жареной картошкой, которую недоедал Пачина.

Сначала все складывалось вполне благополучно: на раскоп прикатил новый экскаватор «Беларусь», из него вылез жизнерадостный мужик в пятнистой рубахе и, пропустив с Шельмой по паре приветственных рюмок, полез в свой драндулет с криком: «Да я вам тут все за день перекопаю!»

Начал он резво, выворотив из-под земли неучтенный кабель в руку толщиной. На этом работа остановилась.

Наша бригада вмиг обступила первую находку, кто-то побежал за режущим инструментом. Лаборанты лихорадочно вспоминали где находится ближайший пункт приема металла.

— Ребят, а вдруг он под напряжением? — испуганно пробасил экскаваторщик.

— Сейчас посмотрим. Руби, Юрик!..

Кабель смотали, уволокли, и до обеда о работе никто и не вспоминал. Раскопная команда в полном составе загрузилась в подвал замороженной стройки и принялась приводить себя в одно состояние с дремлющими на солнышке берсеркерами.

Место вообще выпало красивое: на краю обрыва, над пересыхающей речкой. Вокруг пустырь, с незапамятных времен хранящий в окаменевшей глине следы огромных колес — то ли грузовиков со стройки, то ли немецких броневиков, раскатывавших здесь во время войны. С одной стороны легкую тень кидала общага какого-то института, с другой серыми прямоугольниками выступал из земли незаконченный фундамент.

Шельма с экскаваторщиком тихо разговаривали. Я подошел к ним.

— А что здесь раньше было-то?

— Свалка была — ответил экскаваторщик. — Сколько я себя помню, ничего здесь никогда не строили. Место заповедное, да и старики говорили — несчастливое. Так что, ничего вы здесь не найдете, парни. Один мусор, дерьмо и канализационные трубы.

— Кабель ведь нашли!

— Это сначала, — непонятно сказал экскаваторщик. — Большая беда всегда начинается с маленькой радости.

…Часам к трем протрезвевший Шельма вспомнил о том, что он начальник раскопа, и начал орать на экскаваторщика. Тот протрезвел не совсем и, выкинув из растущей ямы с десяток кубометров строительного мусора, наехал на торчащий огрызок арматуры. Железяка пробила колесо, и бравый «Белорус» со своим пятнистым хозяином уполз ремонтироваться, опираясь на ковш, как раненый скорпион.

Шельма плюнул и загнал нас в раскоп, вооружив кирками и ломами. Сам снял майку и вместе с берсеркерами принялся разбирать неведомо откуда вылезшую из-под земли кирпичную кладку.

Рабочий день близился к концу, мне все больше хотелось выпить. На работе нельзя — не позволяет воспитание. А вот после — святое дело. Особенно набив брюхо неперевариваемым супом, слушая музыку и впечатывая непослушными пальцами свою память в преступно белый лист на мониторе нутика. Да, возможно, я алкаш. Скорее всего, я алкаш. И ничего хорошего у меня не выходит, но я все равно сижу ночами, записывая то, что шепчет мне на ухо темнота, таким до крика знакомым голосом. Таким родным и бесконечно далеким. Твоим?

Таким безнадежно тихим, что, сколько ни пей — не услышишь и не вернешь.

Про это и вовсе рассказывать нечего.

Сказал мне в детстве смешной хромоногий дядька-алкаш, что у меня, мол, талант, который я зарываю в землю. Он-де не может спокойно смотреть на такое безобразие. Его из ресторана выносят, как мешок с удобрениями, и грузят в такси, а он все выёбывается и не может смотреть, как я, понимаешь, зарываю.

То, что дядька был известным журналистом, заставляло относиться к его словам чуть серьезнее, чем следовало.

Немного ответственнее.

Так я начал что-то писать.