Владимир Маканин - Испуг

– Завтра съем.

– Завтра я тебе свежую сварганю.

– Завтра я сам встану.

Я все-таки сел к каше поближе. И волевым усилием ее съел.

Петр Иваныч задул мои свечки и ушел. Петр Иваныч, конечно, правильный друг. Дружок незабвенный. Но, когда валяешься с вялым недугом, хочется женской заботы. А Лидуси все не было. Ласки хотелось. Любви.

А Олежка в это время, выхватив девчонку из ее теплой постели, понес… Но понес ее не в свою постель, а к окну. Олежка как бы бросился к тому окну – на звук… С девчонкой на руках… В темноте ее квартиры… За окном ревели танки. Только танки могли так реветь и лязгать гусеницами. А летние окна открыты.

Всё хорошо. Когда он подбежал к окну, девчонка даже не пискнула. Она в своей квартире вряд ли много сейчас, среди ночи, соображала… Однако звук уходил. Лязг танковых гусениц об асфальт куда-то исчезал. С каждой секундой… Звук словно прятался за окнами… И тогда бывший солдат забегал туда-сюда с своей нетяжелой ношей на руках (легкая! тоненькая!). Он бросался по квартире из комнаты в комнату – от окна к окну… Чтобы слышать. Чтобы поймать звук… Это было какое-то сумасшествие. Он в тот миг одурел, это ясно.

Похоже, танки повернули за угол дома. На ночной московской улице танки сделали поворот… Куда же ему теперь? На лестничную клетку?.. Девчонка у него на руках стала совсем как кукла… От всех этих пробежек и перебежек! В раздерганной пижамке… Вся помятая… И непонимающая… Зачем, мол, эта беготня?..

Немного очумевшая и давно уже готовая к любви, она подумала вдруг, что ему мешает шум, грохот.

– Давай закроем… Закроем окна! – не то вскрикнула, не то пискнула.

Она, кажется, хотела ему помочь… Где ей, сопливой, было понять, что он как раз и бегал за шумом и грохотом.

В слабое оправдание (хотя кому оно нужно), Олежка подумал, что он не струсил и все-таки поднялся сюда, к ней. Ведь мог запросто расстаться… У дверей… Ведь всё было ясно. Ведь уже заметно – по пути сюда – не он на нее, она на него бросалась.

Это ее лихорадило, да еще как! Начинал-то ласку, конечно, он… Но как только Олежка медлил, едва чуть тормознул, она распалялась. Видно, пришло ее время. Молодая, малоопытная, изголодавшаяся… Даже в чужом подъезде… Она, кажется, была готова… На его счастье, им мешали. То хлопнет дверь в парадном… Оглушительный звук… То медленно скрипел подкрадывающийся лифт. Парочке приходилось, прервавшись, подыматься этажом выше.

Чего он хотел, если он не мог?.. Когда бродили полутемной московской улицей, она уже первая сворачивала в подъезды. Всегда в добротные, в ухоженные жилые подъезды. Вроде бы посмотреть… Он не знал, как прервать… Она сама прижималась к нему сразу. Уже не ждала подсказа… Темнота углов тотчас развязывала ей язык. А вот чужие шаги тотчас заставляли смолкнуть… Она сказала, что ей всегда нравилось имя Олег… Ей нравилось, что он высокий… Ей даже нравилось, что он был солдатом. «Хочет. Ах, как хочет», – думал парень в нешуточном испуге. Не рассчитал он ее темперамент… Промах! Настоящий промах!

Он обрывал ее жаркую ласку – мол, кто-то идет… Шаги… И тогда она тянула его на этаж выше… И еще выше… Она не понимала, почему рука солдата… хотя бы рука… останавливается на полпути. Как будто обжигается… Невольно сама делала резкие девичьи движения его руке и его пальцам навстречу. Он приукрасил свою солдатчину – мол, был в разведке. Рука разведчика привыкла, мол, к осторожности. (Эх, как бы он сам посмеялся сейчас, поерничал… Насчет руки разведчика… Дурацкое оправдание!) Но девчонка уже очумела. Уже не до юмора… Уже не могла говорить ни о чем стороннем. Миг развязки надвигался.

Они забрались на самый верх – девятый или десятый этаж… Никого… И тут должна была наконец обнаружиться постыдная слабость бывшего разведчика. Всякие слова будут плохи. Он сам себя загнал в угол… Вся надежда, что она все-таки юна и постесняется. Все-таки в подъезде…

Он и правда был в разведке, но там его забраковали. Не подошел он. Выгнали его. Назад в окопы, так шутили… Но ведь и в окопах жизнь… Но ведь многих забраковали… Но ведь сколько-то он в разведке побыл. Все-таки был… Это он говорил (мысленно) сам себе в утешение. Ожидая, что и тут, на последнем этаже, развязкой будет не полный стыд, а лишь некое изгнание в окопы… И пусть.

– Кто-то здесь есть, – сказал Олежка ей вдруг, инстинктом ища себе выход. Ища отступление.

– Нет. Никого.

– Есть, есть…

И он спешно отстранил ее… Всё-таки… Всё-таки нам, мол, и тут помешали. Ложь или не ложь, ему уже было все равно.