Владимир Маканин: Валечка Чекина

Начитанность сделала Михайлу Федорыча мастером обобщающих фраз.

— Нет! — сказал он, подымая палец (перст) к потолку. — Нет. Учитель русской литературы не может быть доносчиком по природе.

И он заключил:

— У нее это пройдет в тот самый день, как она уедет поступать в институт.

И уже совсем как победитель в споре он улыбнулся:

— Ну, может, двумя днями позже!

И он угадал. Год спустя на выпускном вечере он пригласил Валю Чекину на танец. Учитель важно танцевал со своей выпускницей и, удерживая ее на строгом полуметровом расстоянии, вел разговор:

— Итак, Валя, вы трое едете в Москву… Ты, Тиховаров и еще этот, из класса «Б»… Кстати, когда вы выезжаете?

— Во вторник.

— Правильно. Заблаговременность приносит некую незаметную пользу…

— А вам не обидно, что мы в технический вуз поступаем?

— Если поступите, обидно не будет, — он улыбнулся. — Главное, чтоб поступили.

— Спасибо вам за учебники…

— Ну-ну, пустое… Я вот, Валя, все думаю и думаю. Ах, как хорошо в Москве будет Тиховарову. Спокойный. Волевой. Тихий. И в придачу такая замечательная провинциальная фамилия — Тиховаров.

Валя блеснула глазами:

— Мы тоже сумеем!

Танго кончилось, и в напутствие учитель что-то не успел досказать. Он только успел пробормотать:

— Дай бог. Дай бог. Дай бог…

Валя уехала; с ней уехали в Москву Тиховаров и я — из городка нас и было трое уехавших. Ехали мы поездом. Номер вагона уже не вспомнить.

Теми же или похожими поездами — «поездами пятьдесят четвертого года» — нас, юных, забросило в Москву, как волной. Очень и очень многих. И добрых. И недобрых. И напористых. И слабых. И всяких-всяких. Мы и сами не знали, какие мы. Это было скрыто и еще не проявлено внутри волны — заметна была лишь сама волна. «О боже ты мой! Сколько ж их приехало!» — сказала старушка на перроне, когда мы с Тиховаровым сошли с поезда, волоча чемоданы. В чемоданах были учебники. Моденов. Перышкин. И так далее.

С тех пор прошло много лет. Наша волна давно перестала быть волной, кончилась или, скажем, растеклась. И даже брызги этой волны давно опали… Гущин стал самым молодым академиком. Гребенников тоже фигура. Дягилев не доучился, а после, ныряя в воду, умер от разрыва сердца. Таня Исаева, которую выгнали со второго курса, стала фотографом на киностудии и очень счастливым человеком. Вот так… И в некотором, конечно абстрактном, смысле «нас» уже нет. И уже, дай бог им удачи, идут другие волны.

И вот мы сидим втроем — Дужин Олег, Тиховаров и я. Сидим у Дужина и разговариваем. Вспоминаем. И это, собственно, основа рассказа. Отправная точка. Время от времени я спохватываюсь, что уже поздно, жена, то да се, и прошусь домой.

— Да брось, — говорит Дужин. — Совсем ты обабился!

У Дужина есть некоторое право так говорить. Потому что он геолог и в Москве, в своей квартире, бывает редко. Кочевник. Затем начинает проситься домой и уже встает, чтоб уйти, Тиховаров. И мы оба ему говорим:

— Да брось. Совсем ты обабился!

И он, понятно, остается. Такая вот драматургия вечера. А до этого мы были в ресторане. И там тоже пытались уйти, но не ушли. А теперь мы сидим здесь, и вечер не хуже других. Даже лучше. А вот почему?

А потому, что мы вспоминаем.

— Да! — говорит Дужин с восклицанием. — Какая была волна!

Ему и принадлежит выражение — «июньские поезда пятьдесят четвертого года». То есть те поезда, что привезли нас и наши чемоданы из городков и поселков на приемные экзамены. Первенство оспаривает наш Нехорошее. Он кончал факультет журналистики и говорит, что про поезда это он придумал. На самом же деле был такой итальянский фильм «Долгая ночь сорок первого года», после чего это пошло по рукам.

Мы сидим и болтаем. Или смеемся. Дужин, как выяснилось, забыл Валю Чекину — только так, обнаруживая забытое, мы и понимаем, что времени прошла уйма.

— Не помнишь Чекину Валю? — переспросил я.

— Нет. Кто это?

— Училась с нами… Красивая.

— Ну уж нет. Красивых я всех помню.

— Ну пусть и не очень красивая. Все же в ней что-то было особенное.

Но и с пометкой «особенное» он не помнит. Вот жена Олега Дужина Валю, конечно, помнит, и помнит прекрасно — они жили в одной комнате. Но жены его сейчас нет. Она тоже геолог и сейчас в экспедиции. Дужин смеется, что уже много лет он воспринимает самого себя и свою жену как спаренные надписи, то есть на киоске написано: «ПИВО», а пониже: «ПИВА НЕТ». Он смеется и тут же говорит, что они все же ладят.