Гурген Ханджян - Тени улицы марионеток

Миллиарды разновидностей, воспринимающих-отражающих единую реальность. Но найдется ли кто, видевший это «единое»? И возможно ли узреть его, когда каждый рассматривает его присущим именно ему взглядом, со своей неповторимой точки преломления?! Что же получается: если не дано видеть эту единую реальность, то не с чем и сравнивать?.. А может, такой реальности попросту не существует? «Какая нелепость, Боже мой, какая нелепость! — убивался Каро, но уже через миг становился на иную точку зрения: — Нет, такой нелепости просто быть не может. Единое все-таки существует, просто оно таится под масками коварства и фальши. Но как оно жестоко, иначе не измывалось бы над им же созданными существами». Вопрос этим не исчерпывался, потому что спустя какое-то время те же проклятые загадки вновь поднимали голову, причем настолько упрямо, словно он никогда и не пробовал разгадать их. Они вызывали за собой вереницу новых вопросов, попытки ответить на которые были тщетны, даже смешны, а вечный поиск изнурял, мучил, и не было никого, кто бы мог помочь Каро. Откуда? Этим кем-то мог быть лишь Он, тот, которому покорно служили предки Каро. А может предки были обмануты, может служили чему-то несуществующему? И не сомневались ли они?

Вера Каро была исполнена противоречий и сомнений. Ему очень хотелось верить безоговорочно, безвозвратно, порой он даже бывал уверен, что так оно и есть: «Верю и все тут». Но чуть позже, когда на него вновь наваливалась реальность в своем многоликом коварстве, со звонкими, болезненными оплеухами, давящим человека-пружину прессом, Каро вновь переставал верить. Он страшился своего безверия, чувствовал себя последним грешником, но что он мог поделать, когда увесистые доводы реальности были куда более осязаемыми и убедительными, когда сам он не мог выдвинуть ни единого довода, могущего оградить его от раздиравшего, истязавшего урагана реальности, виденной им реальности, вкушенной им реальности? В этой отрезвляющей круговерти любой контраргумент казался наивным, иллюзорным и смешным. И так — много лет: то верил, то не верил. Веря, он подсознательно чувствовал, что скоро уйдет в безверие, а перестав верить, улавливал приближение момента веры, момента самообмана. Но мгновения самообмана с каждым днем посещали все реже, с каждым днем становились все короче и короче. Каро завидовал людям, верившим безоговорочно, ибо они были спасены, ибо дурман веры одаривал их счастьем. Кругом скорбь и рыдания — они неистово молятся, кругом резня и пожарища — они молятся, все гибнет, летит в тартарары! — они молятся, молятся, молятся... Молятся, обособившись от всего на свете, с сошедшей на лица блаженной улыбкой, абсолютно безучастные к происходящему на свете.

С некоторых пор Каро стал избегать общения с людьми. Кому это нужно? Любые отношения навязывают обязанности, обязанность влечет за собой поступки, а те вызывают побуждение, действие. «Куда же двигаться, если в итоге открываешь лишь иллюзорность и бессмысленность всего, если нет ничего ценного, и неужели достойные могут выйти победителями в этой шумной, суетной, нечистоплотной толкотне?» Так было извечно и так будет всегда; обновляются лишь средства, формы, то есть внешнее обличье, суть же остается прежней, иначе не пришлось бы тысячелетия подряд твердить одно и то же: «Не убий!.. Возлюби ближнего!..».

Последние крохи иллюзий оставляли Каро, образуя глубокие лабиринты безысходности, черные дупла в гнилом древе познания, кишащем омерзительными червями реальности. Натянувшиеся под невыносимой ношей скепсиса и отчаянья нити, связывавшие Каро с жизнью, были предельно напряжены и, не выдерживая, лопались одна за другой. Оставалась последняя ниточка, единственный милостивый дар судьбы — жена. Но не так простодушен был Каро, чтобы поверить в бескорыстность судьбы; он был уверен в том, что за этой милостью кроется подвох, злой умысел, который рано или поздно предъявит счет.

Жена Каро, кроткая, терпеливая и немногословная, как он сам, хорошенькая даже при заметной бледности и худобе, зажав сигарету между длинными, нежными пальцами, выпускала дым из надувшихся, пухлых губок и, глядя в окно печальными глазами, разговаривала не столько с мужем, сколько сама с собой: «Ну за что, Господи?!. За какие мои грехи?!» Kapo тут же догадывался. о чем речь, обнимал худенькие, хрупкие плечи жены и осыпал ее ласками.

— Ну почему так случилось, это же несправедливо! Другие женщины не хотят и рожают, а я... Жизнь стала бы осмысленной, полноценной. Это же невыносимо! До того бессмысленно и грустно... А, Каро? — продолжала она.

Читать дальше